Мучная война

— Вы правы, сударь, — вежливо ответил Николя, отвесив в ответ на любезное обращение изящный поклон. — Оно побуждает к размышлениям о тайнах времени и хрупкости человеческого бытия.

Встрепенувшись, неизвестный выпрямился, обнаружив привычку к военной выправке.

— Вижу, вы философ, а значит, француз! Что говорят в Париже о новой королеве французов?

— Подданные от нее в восторге.

— В Вене говорят, что она привязывает их к своим саням, в которых этой суровой зимой она часто ездила развлекаться на балы в Оперу.

— Завидев санки королевы, народ сбегается, чтобы благословить ее величество, и она без счета раздает милостыню.

— И это все, сударь? — В тоне незнакомца послышались скрипучие нотки. — Мне известно, что настроение французов меняется стремительно, и от пылких комплиментов они быстро переходят к яростным проклятиям. Любой успех, даже самый ничтожный, может считаться таковым только в том случае, если его одобрит общественное мнение. Мало найдется народов, чье настроение столь переменчиво, как настроение французов. Разве не вы прозвали предыдущего короля «Любимым»? Но когда его провожали в последний путь, чернь осыпала бранью и освистывала его эскорт!

— Он мог полагаться на преданных ему людей; все они до сих пор оплакивают сего достойного монарха.

— И вы были в их числе?

— Я имел честь служить ему.

— Пользуется ли новый монарх доверием народа?

— Разумеется, сударь. Вера в короля прочно укоренилась в душе французов. Наша преданность и честь не подлежат сомнению.

— Довольно, довольно, сударь, у меня и в мыслях не было оскорблять вас. Я всего лишь хотел поддержать беседу.

Воцарилась гнетущая тишина, затем незнакомец кивнул ему на прощание и удалился. Выходя, Николя спросил у капуцина, не знает ли он, случайно, кто тот человек, что разговаривал с ним. Капуцин поднял голову, явив жиденькую бороденку, и Николя понял, что он не понимает по-французски. Тогда он задал вопрос на латыни. На лице монаха появилось выражение ужаса, и он с поклоном прошептал:

— Imperator, rex romanorum.[3]

И комиссар Ле Флок понял, что он только что разговаривал с Иосифом II, австрийским императором и братом Марии Антуанетты. Интересно, была ли эта встреча случайна или император знал, кто такой Николя? Маловероятно. Тем более что сам император явно не хотел быть узнанным. Николя вспомнил, как однажды один из служащих Вержена сказал ему, что Иосиф II правит совместно с Марией Терезией, но та только время от времени советуется с ним и нисколько не намерена делиться с ним властью. Говорили, что такое положение императора крайне раздражает, и он, желая избавиться от бремени собственной бесполезности, путешествует по своим будущим владениям. Не склонный ни к роскоши, ни к публичным выступлениям, он выискивал изощреннейшие способы избавиться от самой тяжкой для него обязанности, связанной с его саном, дабы иметь возможность появляться на людях в качестве частного лица; таким его и увидел Николя. Ходил слух, что он умел очаровывать собеседников и всегда поощрял столкновения различных мнений, ибо считал, что из костра споров вылетают искры истины. Однако при всей его склонности к дискуссиям он не терпел бесцеремонности в отношениях. И как бы он ни старался устранить препятствия между собой и подданными, под обликом почтенного горожанина всегда угадывался самодержец.

Несмотря на по-зимнему холодный воздух, комиссар смел снег со ступеней фонтана Доннербруннен, в центре которого высилась статуя Провидения, окруженная по цоколю амурчиками, и сел. Почуяв иностранца, словно из-под земли возник чичероне; стараясь изо всех сил говорить так, чтобы его не было слышно, он сообщил приезжему, что нагие статуи, изображавшие четыре притока Дуная, сочли оскорбляющими нравственность, и их убрали по приказу императрицы. Получив от Николя несколько монеток, рассказчик удалился, а комиссар вновь погрузился в собственные мысли. Его пребывание в Вене становилось все более загадочным, и он стал вспоминать странные стечения обстоятельств, предшествовавшие сегодняшнему дню…