Мудрецы. Цари. Поэты

…На глиняной суфе перед кибиткой лежала желтая, как осенний лист, старинная священная Книга. Вешний урюковый цветущий ветерок шевелил, перебирал ее потрескавшиеся, измятые тысячами почтительных осторожных перстов ветхие страницы. Эта книга была единственным наследством, которое оставил своему сыну Турсун-джану его погибший отец, знаменитый придворный масхарабоз-шут Ахмад-девона, Ахмад блаженный… Но ветхая священная Книга лежала на суфе, и вешний, урюковый, цветущий ветерок, набегая из бесконечных розовых садов, шевелил, перебирал ее потрескавшиеся, измятые, поблекшие страницы. Веял ветерок. Шелестели страницы. Дремливо струилось вешнее чептуринское небо… Курился сырой саманный дувал!..

— Турсунджан! Давай дадим клятву на Коране, что мы всегда будем соблюдать и беречь этот дувал!..

Мушфики берет в руки шелестящую, трепещущую Книгу и наугад открывает ее на суре «Скакуны», и читает замирающим голосом…

…Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу,

Скакунами, у которых искры брызжут из-под копыт,

Нападающими по утрам па врагов,

Поднимающими пыль под ногами…

Клянусь, что я всегда буду соблюдать и беречь этот дувал между нами и Кумри!..

И Турсунджан вторит ему: клянусь скакунами, задыхающимися на бегу… клянусь, что всегда буду соблюдать и беречь этот дувал между нами и Кумри!..

Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу… поднимающими пыль под ногами…

И тут Мушфики закрывает глаза и слышит, как ветерок хладит, течет по его щекам, усам, бородке.

И тут он видит, видит тех, тех ахалтекинских, вспыльчивых, переливающихся нетерпеливыми, тугими, атласными кожами жеребцов! Тех шелковых коней!

Тех, уносящих в алую, заревую, беспробудную пыль, тех, уносящихся и уносящих, уносящих навек, навсегда татарку Амадерю!

Тех, поднимающих алую пыль!..

Клянусь, что та пыль до сих пор еще не осела в душе моей, до сих пор она вздымается и носится, до сих пор она жжет мне глаза, та алая пыль!..

Клянусь алыми конями!..

Я не нарушу дувал!

Я не хочу, чтоб они уносились и уносили возлюбленную мою, первую мою, не хочу, не хочу, не хочу, чтоб уносились эти алые, алые, алые кони!..

Клянусь!..

Курился саманный дувал. Турсунджан опустил голову. Круглую, как термезский арбуз.

Веял вешний, сладкий, пряный ветер с цветущих бесконечных урюков.

Роились мириады пчел. Сады жужжали, объятые пчелами.

Сады жужжали, объятые избыточными, тучными, золотыми, медовыми пчелами…

А курился саманный высокий дувал.

А за ним не было видно маковой головки в красном платке.

А Кумри стояла, прижавшись к свежему дувалу.

А у Турсунджана голова круглая, как термезский арбуз…

И она еще кружится!.. Отчего?..

Клянусь алыми конями! Я не нарушу дувал!

Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу!..

ЛЕБЕДИ

…В белопенных садах, в белопенных садах,

ой, заблудимся, затеряемся!..

Из народной поэзии

Кто тайком приходит в цветущие урюковые сады и щедро оббивает розовые цветы? Еще не пришло время паденья розовых летучих лепестков. Кто-то сбивает их. Под многими деревьями невинно лежат они. Кто сбивает их? Ночью, под яркой, теплой, разливчатой луной — кто оббивает цветущие урюки? Иль ранним росным утром, когда крепко спят под рваными курпачами-одеяламн садовые сторожа — Турсунджан, Мушфики и Кумри?.. Кто оббивает невинные, беззащитные розовые деревья?.. Кто проливает розовый пчелиный довременный цвет урю-ков?..

…Раннее утро. Свежо и розово в цветущих садах. Мушфики стоит под росными, дымными урюками. Зябко ему от утренней свежести. Но это утро в дымных розовых цветущих, разъятых деревьях! Это юное утро в пенных вешних садах!..

Мушфики босой бежит по садовым, запущенным, густым травам, разбивая ногами алмазную росу, скользя по хрупкому ее скоротечному живому серебру!..

Бежит босой Мушфики под утренними, розовыми, пчелиными урюками, бежит, скользит по серебряной траве, падает в траву, смеется, закрывает глаза, лежит в траве и гребет, гребет руками — и ему кажется, что он плывет, плывет в травяной хрустальной мягкой реке!.. Он плывет по траве!.. Но вся трава засыпана обильными розовыми цветами… Лепестками розовыми, как сосцы далекой уже, ушедшей коровы Уляши — ее пришлось зарезать на поминки чабана Саида… Мушфики плывет в розовой реке палых мягких цветов-лепестков! Мягкие лепестки… Розовые, как сосцы Уляши…

Ах, где ты теперь, Уляша? Где сосцы твои добрые, питающие?.. Где твоя утренняя гахвара-зыбка. Мушфики, над которой, вынув розовую виноградную грудь, засыпала усталая мать татарки Амадери, по-соседски, тайком от мужа, кормящая тебя вместо усопшей матери Кумри-ханум?..

Амадеря, мы вскормлены одним молоком, а ты умчалась на алых прощальных копях!

И вот я плыву, зарывшись, затонув в розовых мягких лепестках… Я — утренний напоенный хмельной теленок в розовой реке! Но еще не пришло время падучих, летучих лепестков… Кто оббивает?.. Кто проливает довременный безвинный цвет?.. Чу!..