Читаем Мудрецы. Цари. Поэты полностью

Мудрецы. Цари. Поэты

Мушфики спускается с дувала в яблоневый сад и осторожно ступает по садовой траве, чтобы не раздавить вчерашние сбитые им яблоки, бесчисленно белеющие на земле. Он подходит к праздничной толпе и прислушивается к разговорам. О чем они говорят? Эти сытые, вялые люди в дорогих одеждах… Они говорят о молодой невесте. О том, что она опаздывает. Кто эта невеста? И кто жених?.. О, Аллах, кого это две старухи выводят из. расписной нарядной низкой двери татарского богатого дома? Кого это осыпают частыми золотыми монетами мальчишки с плоской крыши? Кто это, тоненький и робкий, скрывается, мается под тяжелой, серебристой, безвозвратной паранджой невесты?..

Толпа замирает.

Опускают головы мужчины.

Мулла Гафур-махдум читает суры из Корана: мужчины стоят выше женщин в силу тех качеств, которыми Аллах возвысил их над женщинами… Добродетельные женщины отличаются послушанием и преданностью: в отсутствие мужей они заботливо оберегают то, что поведено Аллахом хранить в целости. Делайте им внушение, если боитесь неповиновения с их стороны. Устраняйте от ложа и даже наносите удары им. Но ежели они повинуются вам — не ищите ссоры с ними. Аллах осведомлен обо всем. Он велик!.. Ля илляга иль Алагу Мухаммад Расуль Улла!.. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк его!..

Последние слова молитвы шепчут все собравшиеся. Мулла обращается к невесте: согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, который из-за государственных дел при дворе солнцеподобного нашего эмира не смог сегодня присутствовать на свадебной церемонии? Согласна ли ты отдать ему свое тело?

— Нет, — говорит детский голосок из тяжелой паранджи.

— Согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, который из-за государственных дел при дворе солнцеподобного нашего эмира не смог присутствовать сегодня на свадебной церемонии? Согласна ли ты отдать ему свое тело? — ровным голосом повторил традиционный троекратный вопрос мулла.

— Нет, — сказал тихий голосок и дрогнул.

— Согласна ли ты стать добродетельной и верной женой Аллаяра-бая диван-беги, — устало сказал старичок. — Согласна ли ты отдать ему свое тело?..

— Да, — сказала девочка в тяжелой парандже невесты после долгого, долгого молчания. А потом заплакала в душной парандже. Заплакала. Завсхлипывала. В тишине эго было слышно явственно, но сонные праздничные мужчины только хищно улыбнулись этим скрытым под паранджой сладким, невинным слезам.

— Иди за мной, дитя блаженное, — ласково сказан Гафур-махдум и повел девочку к воротам. За воротами стояли оседланные холеные ахалтекинские кони. Они переливались под кожей, похожей на шелк. Шелковые кони переливались. Томились. Тяготились ожиданьем… Атласные кони…

Но вот невесту посадили па головного покорного тихого жеребца, а с двух сторон от нее на черных арабских гладких скакунах поехали усатые эмирские сарбазы стражники.

Мушфики долго глядел вослед медленному, богатому, торжественному каравану, пока он не затонул в обильной дорожной кишлачной пыли. Пока он не затонул в азиатской вечной всепобеждающей пыли. Пыль в это раннее утро была свежая, росная, алая. Алая. Конный свадебный караван затонул в алой утренней пыли. Алые, атласные кони утонули в алой пыли. Мушфики подумал о том, что это хорошо, что свадьба уехала в утренней алой пыли, а не в вечерней, желтой. Ведь Амадеря любила алые платья… Пока они росли вместе, пока их разделял только саманный, сыпучий, широкий дувал — татарка всегда ходила в алых платьях. И вот теперь ее увезли в алой утренней свежей пыли…

… Согласна ли ты отдать ему свое тело?

Мушфики вернулся в татарский двор и пошел к дувалу. Он шел, опустив голову и ничего не видя вокруг. И вдруг вздрогнул: на земле вокруг пего кротко и бесконечно лежали измятые, раздавленные вельможными, лаковыми, скрипучими сапогами белые сахаристые яблоки. Его яблоки. Много яблок, и все, все были вдавлены в землю и смяты…

…Ах, Мушфики, ты слишком горячий! Наивный! Ты будешь несчастным в жизни! Эх, Мушфики, где же твое яблоко?.. Прощай, Мушфики! Я люблю тебя!.. Но ты не смог сорвать одно яблоко, не задев других. Ты не смог украсть меня тайком от других! Убежать со мной вместе, улететь, как птицы, как полевые голуби, в бескрайние, дальние, зыбкие, солнечные поля. Ты отдал меня другим. Ты задел, ты потревожил, ты разбудил другие яблоки… Других людей! Прощай, Мушфики! Я тону в алой пыли! Прощай!..

Отец, отец, это была любовь? Но зачем опа такая быстрая, такая несчастная? Она быстрее чуткого бухарского оленя-хангула? Быстрее низвергающегося со скал водопада в глухом лесистом Варзобском ущелье? Быстрее нашей реки Коко, разбухающей, несущейся неукротимо, размывающей берега в дни вешних глиняных ливней? Разве любовь — это несчастье? Разве любовь — это смятые яблоки?..

…Согласна ли ты отдать ему свое тело?..

…Да…