Мудрость Брамина

Густав Майринк

Мудрость Брамина

The Brahmin's Wisdom

Когда солнце опускается в свою могилу за холмами, каждую ночь пробуждается вопль дикого ужаса и несётся жадно задыхающимся ветром через джунгли к монастырю.

Не утихая, не усиливаясь, никогда не отдыхая, оно кричит, оно вопит, оно ревёт сквозь джунгли.

«Это лик Мадху, Демона, древний, древний, колоссальный лик, высеченный в камне, наполовину поглощённый болотами, лик Мадху, Свирепого, сверкающий белизной, взирающий пустыми глазницами из омутов, из унылых, булькающих, гниющих, вечно бормочущих омутов», — перешёптываются между собой монахи.

Мор и чуму предвещает он, Мадху — Демон, Мадху — Свирепый!

И охваченный ужасом Магараджа вместе со своим двором укрылся на Севере.

«Когда Свами, святые паломники, прибудут на праздник Бала Гопала и в своём странствии посетят монастырь, мы спросим их, что заставляет каменный лик кричать и кричать сквозь джунгли всю ночь напролёт», — решили отшельники.

И накануне Бала Гопала прибыли Свами, шествующие по сверкающей дороге, молчащие, со склонёнными головами, с потупленными взорами, облачённые во мрачные монашеские рясы… словно блуждающие мертвецы.

Четыре человека, отрёкшиеся от мирского...

Четыре человека, превзошедшие пороки и добродетели...

Четыре человека, освободившиеся от всех привязанностей...

Свами Вивекананда из Тревандрума.

Свами Сарадананда из Шамбалвы.

Свами Абхедананда из Майявити.

И четвёртый, очень старый человек из касты Браминов, чьё имя было никому неведомо.

И они вступили в монастырь, полностью контролируя свои помыслы.

Но, когда день увял, поднялись ветры, и они принесли в монастырь из болот в джунглях ревущий вопль... будто знамение рока.

И, в час ночной стражи, отшельники размеренными шагами медленно обошли вокруг почтенного Брамина — чьё имя было никому неведомо, и который был настолько стар, что сам Вишну забыл век его рождения — обошли его три раза слева направо и спросили:

— Какая причина, о Досточтимый, заставляет Мадху, Демона, издавать этот ревущий вопль всю ночь напролёт в течение ночи, не повышающийся, не понижающийся, не прекращающийся неистовый и задыхающийся крик?

И старый Брамин произнёс:

— Нет, о отшельники, это не Мадху, чьё лицо высечено в скале, кричит всю ночь напролёт — Почему, о отшельники, это должен быть Мадху? И это не его истошный вопль стихает днём — Почему, о отшельники, истошный вопль должен стихать днём?? Когда наступает ночь, в болотах просыпаются ветры, дуют через дикие дебри к монастырю и доносят крик до ваших ушей. Но этот крик звучит с заката до рассвета, с рассвета до заката — непрерывно — и он исходит из уст кающегося грешника, которому недостаёт знания истины. Именно он, о отшельники, кричит всю ночь напролёт.

Так произнёс досточтимый.

И монахи молились и ждали целый год, пока опять не наступил праздник Бала Гопала; и снова, размеренными шагами, они обошли вокруг Досточтимого три раза слева направо, и умоляли его пойти и успокоить этого кающегося грешника, который всё ещё кричал и кричал сквозь джунгли.

И древний Брамин поднялся, храня молчание, и отправился к унылым, булькающим, гниющим, вечно бормочущим водам.

* * *

Далеко сквозь заросли сверкает белый лик Мадху, наполовину затонувший в пруду, взирающий в небеса пустыми глазницами.

Болотные миазмы поднимаются из угрюмых вод, словно колышущийся пар и морось стекает по каменному лицу искрящимися каплями. Из белых и пустых глазниц они скатываются ниже и ниже, оставляя на гладко вырезанном лике глубокие борозды, тысячелетиями скорбно изменяя его черты.

Так плачет Мадху, Демон — так плачет Мадху, Свирепый.

И зной джунглей и холодный пот смерти остаются на его челе.

* * *

И когда старый Брамин приблизился к просвету в чаще, то узрел стоящего там кающегося грешника, кричащего и кричащего от ужасной боли — никогда не прекращая, никогда не отдыхая, никогда не утихая.

Он был наг и изнурён. Его позвоночник походил на шнур, бёдра — на сухие ветки, а пустые чёрные глаза — на сушёные ягоды. Правая его рука была вытянута, и в этой руке он крепко сжимал тяжёлый железный шар, покрытый длинными и острыми шипами. И чем сильнее он сжимал пальцы, тем глубже шипы вонзались в его плоть.

Семь дней и семь ночей старый Брамин стоял там, погрузившись в размышления, и, поскольку кающийся грешник не прекратил кричать даже на долю секунды, он обошёл вокруг него три раза слева направо и спросил:

— Какая причина, о кающийся грешник, побуждает тебя к подобному занятию?

Завывая, кающийся грешник обратил взор на железный шар, который он сжимал и стискивал в кулаке.

И старого Брамина, чьё имя было никому неведомо, охватило изумление. И его разум пал в бездну причин и следствий, и он уподоблял грядущие события минувшим. И он перебирал слова и значения учения Вед, но не нашёл того, что искал. Всё глубже и глубже он погружался в медитацию, и выглядел, словно его сердце перестало биться, словно угасшее дыхание навсегда покинуло его.