Мудрость прощения. Доверительные беседы

— Его Святейшество не испытывает никаких недобрых чувств к китайцам. Мы, жители Тибета, очень пострадали из-за китайского вторжения. И, как говорим мы, тибетцы, китайцы систематически, камень за камнем, разбирают великие монастыри Тибета. Почти каждое тибетское семейство в Дхарамсале может рассказать свою печальную историю — почти все они потеряли по крайней мере одного члена семьи из-за зверств китайцев. Но Его Святейшество говорит, что претензии его — к китайской коммунистической партии. Не к китайцам. Он продолжает считать китайцев своими братьями и сестрами. Его Святейшество не испытывает ненависти к китайцам. Фактически, он полностью простил их.

Удивительно, как ясно я помню эту часть беседы даже три десятилетия спустя. Возможно, потому, что ответ оказался совершенно неожиданным, абсолютно не вписывающимся в ту картину, которая сложилась у меня под влиянием историй Джина Йонга. В каждой его книжке присутствовал мотив мщения. Закон чести определялся героическим и простым кредо: око за око, зуб за зуб — очень похожим на самурайский кодекс феодальной Японии. Меня изумило, что Далай-лама простил китайцам все то зло, что они причинили его подданным.

Шерил тихонько плакала, глубоко взволнованная аудиенцией. Когда мы собрались уходить, Далай-лама подошел и осторожно обнял ее. Потом со всей серьезностью пожал мне руку.

Я покинул зал для приемов слегка разочарованный. Я ожидал увидеть правителя, но Далай-лама оказался самым непохожим на правителя человеком среди всех, кого я когдалибо встречал. Вполне дружелюбный, но слишком уж приземленный, слишком обычный. Никакого ореола святости, да к тому же слишком часто хихикал.

Только позже, двигаясь дальше на восток — в Бирму, Гонконг, а затем в США, — я понял, что короткое время, проведенное в Дхарамсале, было лучшим и самым значительным событием моего кругосветного путешествия. Тибетцы произвели на меня неизгладимое впечатление.

И через десять лет после той аудиенции у Далай-ламы все, связанное с Тибетом, еще сильно меня занимало. Мысли о Тибете пробудили мои задремавшие было кочевые инстинкты. Начиная с 1984 года, используя Катманду как базовый лагерь, я за четыре года пешком обошел обширные пространства Тибета, собирая материал для путеводителя по древним местам паломничества.

  Пейзаж  высокогорного  плато,  очень  своеобразный  и  даже  ошеломляющий,  оказался совершенно не похожим на то, что я видел, когда путешествовал прежде. Тибетцы оказались такими же, как те, которых я помнил по Дхарамсале: милыми, великодушными и ужасно смешливыми. То, что я — этнический китаец, нисколько не мешало им помогать мне.

И улыбающееся лицо Далай-ламы всегда было рядом. Во всех деревенских домах и монастырях, которые я посетил, на алтарях неизменно оказывались его фотографии. Каждый тибетец, которого я встречал, спрашивал о нем, часто со слезами на глазах. Неожиданно Далай-лама и все то, что он отстаивал, показалось мне невероятно значительным. Меня до глубины души поразило, насколько простую и высокую религию исповедуют он и его соотечественники — они исповедуют доброе отношение друг к другу.

Железные ворота резиденции Далай-ламы закрылись за нами, и мы с Тэндзином Таклхой пошли по широкой бетонной дорожке к аудиенс-холлу, где всегда проходили мои интервью с главой Тибета. Прежде я никогда не бывал дальше этого места. Но на этот раз мы обошли и аудиенс-холл, и маленький зал для песнопений, а затем миновали плотный строй деревьев. Дальше тянулся сад, а перед ним — красивое двухэтажное здание, где Далай-лама спит и медитирует.

Индийский солдат, держа автомат обеими руками, патрулировал участок перед входом. Еще один индус в штатском — в брюках и рубашке навыпуск — проводил нас бесстрастным взглядом. Трое или четверо телохранителей-тибетцев расхаживали в тишине. Мы остановились у входа в дом, и, честно говоря, я чувствовал себя неловко, словно вторгся в святая святых Далай-ламы.

Будто отвечая на мои мысли, лидер Тибета вышел из здания, посмотрел на меня, улыбнулся и произнес своим гулким баритоном: «Ни хао?» Ему нравится приветствовать меня по-китайски. Крепко пожав мне руку, он двинулся по дорожке, ведущей в сад. Бодро прошагал под уклон ярдов пятьдесят, а затем повернул обратно. Он фыркал от удовольствия и, приближаясь ко мне, можно сказать, красовался. Несколько месяцев назад мы говорили о важности физкультуры. И он признался, что не любит физических упражнений, да и ленится. Я взял с него обещание, что он увеличит нагрузку — будет простираться ниц не тридцать, а сто раз в день. И вот теперь он решил продемонстрировать, насколько серьезно взялся за утреннюю гимнастику.

Далай-лама жестом пригласил нас с Тэндзином следовать за ним. Мы поднялись по внешней бетонной лестнице на ярко освещенный второй этаж — открытую площадку, обставленную удобными диванами и креслами. Паркетный пол устилали восточные ковры, а всю правую.стену занимали огромные, от пола до потолка, окна. За ними виднелась долина Кангра, круто спускавшаяся вниз, и вершины гор, позолоченные нежным утренним светом.