Мудрость толпы

Она вспрыгнула на камень, высоко вздымая копье их отца, с высоко подоткнутой юбкой, так что были видны бугристые жилы, выпирающие на голых ногах.

– Ну что, устроим этим Криннским овцелюбам такой денек, который они не скоро забудут!

И пока эти вдохновенные слова еще звенели в воздухе, она спрыгнула с камня, и люди ринулись за ней, выскакивая из-за деревьев и устремляясь вниз по склону по направлению к серому городу, с добрым ветром, свистящим вокруг, и боевыми кличами, гремящими по всей долине.

– За луну! – провыл кто-то.

– За холмы! – вторил кто-то другой.

– За Круммоха-и-Фейла! – взревел Скенн.

За его спиной собрались все горцы, кто согласился поучаствовать в битве – то есть, понятное дело, практически полный набор, повылезавшие из каждой горной расщелины. Им была предложена возможность подраться, что они любили, причем подраться с Черным Кальдером, которого они ненавидели почти настолько же, насколько прежде ненавидели Бетода. К тому же Рикке пообещала отдать две богатые долины тем, кто придет сражаться, – и хотя кое-кто может считать, что горцы живут простой честной жизнью, говоря по правде, они такие же скареды, как и все остальные, а то и немного больше.

Впереди виднелись ряды Криннских мерзавцев, шипастых, разрисованных. Чертовы дикари – проколотые во всех местах, изрезанные шрамами, обвешанные гребаными костями. Они уже увидели, что происходит с их союзниками, и успели отойти от города и развернуться лицом к Гвоздю и его ребятам, накатывавшим с запада. Но они не имели понятия, что с севера к ним приближаются дети Круммоха-и-Фейла. Поэтому теперь, когда горцы врезались в их ряды, те, что были сзади, поворачивались к ним с белыми от страха глазами, хватались за головы и с воплями разбегались кто куда.

Скенн видел, как Изерн проткнула одному лицо своим копьем. Как Скофен ударом отцовской секиры вскрыл другому грудную клетку, и наружу вывалились красные внутренности. Там был какой-то идиот в идиотском шлеме, сделанном из челюстей. Скенн обрушил на него отцовский молот, словно падающий с горы валун, вбив ему голову в плечи среди огромного фонтана крови.

Он раздавал удары направо и налево, ревя и вращая молотом, и люди вокруг отшатывались с воплями и бросались бежать. Он был кровавым вихрем, как их отец в свои лучшие годы – или в худшие. Он был возлюбленным луны, и ему улыбалась удача. Кажется, его кто-то задел, но даже если так, большой разницы не было. Он по-прежнему мог поднять молот, а значит, по-видимому, все еще был среди живых, а если и нет – что же, это смерть, которой улыбнется луна.

Какой-то высокий ублюдок тыкал пальцем и верещал что-то своим людям на их тарабарском наречии, но Изерн вспрыгнула на повозку, рассыпая кости, и обрушилась на него сверху; ее копье метнулось и пронзило его грудь, изо рта у него хлынула кровь, он упал на колени, и Скофен раскроил ему голову отцовской секирой.

Может быть, они и соревновались, кто из них больше ненавидит папочку, но к добру или к худу, а он дал им это – подготовил их к этому, представил их вниманию луны.

Какой-то криннский ублюдок, весь обвешанный костями, набросился на него, вереща по-своему, и Скенн взревел и размахнулся, и молот врезался тому в бок всей своей массой, сметя его с дороги, словно паутину, дробя кости снаружи и кости внутри, швырнув его в сторону в ливне красных брызг и белых осколков. Мимо пронесся здоровенный пес, совершенно обезумевший, со стрелой в боку. Еще один кинулся на Скенна, но Скофен взмахнул секирой, поддев его под брюхо, и зверь покатился вбок, визжа и корчась.

Смерть была рассеяна повсюду вокруг, и добрая трава была напоена доброй кровью, и луна не могла не улыбнуться, глядя на труды этого дня. И в особенности на Рикке-с-Долгим-Взглядом, которая казалась всего лишь бледной, тощей щепкой, когда ее принесли в горы, – но она увидела, что это случится, и сделала так, что это случилось, и разложила добрые дары, чтобы каждый из них мог взять столько, сколько ему надо.

Скенн рассмеялся, пнул какого-то хромающего дикаря в спину, потом врезал ему молотом по заднице, а потом, когда тот уже полз, добил по голове. Махнул в сторону другого, пробегавшего мимо, и промазал – едва сам не улетел вслед за своим молотом. Пришлось крутануться вокруг оси, компенсируя силу удара.

Молот – грозное оружие, но тяжелое, как гора. Сейчас он бы скорее предпочел копье. Может, тогда и он мог бы порхать по всему полю боя, как его сестра, кидаясь взад и вперед, словно жабий язык. Впрочем, у него не хватило бы терпения для такого скользкого занятия. Да, честно говоря, и мозгов. Да, честно говоря, и дыхалки.

Он опустил молот на землю и оперся на рукоять, переводя дух – глядя, как Скофен рубит мертвых, как Изерн, стоя на спине какого-то ублюдка, протыкает ему копьем глотку. Как остатки горцев устремляются в тыл криннским дикарям, и те рассыпаются, словно стая скворцов.