Мудрость Толтеков. Карлос Кастанеда и философия дона Хуана

"Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа."

(Евангелие от Иоанна 3,8)

После пояснений, данных в предыдущей главе по поводу светящегося кокона и точки сборки, может легко возникнуть неверное впечатление, что тайна нашего восприятия и нашего осознания находится в нас самих и может будто бы быть сведена к внутреннему психическому процессу. Это впечатление обманчиво, потому что, как и везде, толтекское учение и здесь оказывается намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Учение о механизмах восприятия светящегося кокона не является солипсическим учением, что означало бы, что на самом деле существуем лишь мы сами, а наш мир является чисто вымышленной картиной нашего восприятия. Но это не так, потому что светящееся яйцо связано с миром щупальцем воли, связующим звеном, чем бы в конце концов мир на самом деле ни являлся. Поскольку мы можем воспринимать различные миры и вещи, как показывает толтекская практика, это “что-то”, с чем мы связаны посредством связующего звена, должно быть чем-то сверхмощным и таинственным. Толтеки называют это “что-то” намерением, духом, нагвалем или абстрактным, потому что здесь речь не идет о чем-то таком, что может ухватить наше сознание. И однако оно существует и определяет наше восприятие, укрепляя точку сборки на определенном месте. Определяя то, что мы воспринимаем, оно задает одновременно нашу судьбу. Если мы, например, воспринимаем, что мы попали в аварию, то принуждает нас к такому восприятию собственно намерение, и в то же время эта “авария” в своем действии становится нашей судьбой. По причине такого непосредственного действия намерения сам я предпочитаю среди всех наименований для этой власти судьбы название “Сила”.

Поскольку намерение имеет определяющее значение и, прежде всего, поскольку оно определяет позицию нашей точки сборки, толтеки создали третью практическую систему своего учения, которая была названа “овладение намерением”. Эта система отличается от двух других систем — искусства сновидения и искусства Сталкинга, и в то же время является связью между обеими и квинтэссенцией обеих. Такое положение дел непросто понять, хотя практику оно становится очевидно. Намерение — это особая сила, которая имеет атрибуты всемогущества и вездесущности. Однако, несмотря на такие качества, это ни в коем случае не Бог, потому что намерение нельзя ни описать, ни представить. А с Богом человек связывает определенное представление, образ Бога, который, если его повнимательнее рассмотреть, всегда оказывается в конце концов образом человека, то есть имеет человеческую форму. Поэтому толтеки говорят, что Бог — это человеческая матрица. Она проявляет себя также как чистый свет любви, который познают мистики в их единении с Богом и который они описывают как ни с чем не сравнимое чувство счастья и как чувство вновь обретенной целостности.

Намерение, напротив, совершенно неописуемо, мы можем его почувствовать только через его действия. Поэтому в прямом смысле невозможно говорить о намерении. Если намерение определяет и предписывает все наши восприятия, располагая в определенной позиции точку сборки, то, следовательно, все наши восприятия и являются действием намерения. Поэтому толтеки говорят, что намерение постоянно проявляет себя в восприятии. Однако обычный человек проходит, к сожалению, мимо откровения, содержащегося в характере его восприятия, потому что восприятие, мир и существование — все это сводится для него к чему-то повседневному и скучному, не имеющему особо глубокого значения. Если он что-то воспринимает, то он спрашивает себя, как это можно использовать, но никогда не спрашивает себя, что же это должно значить. Обычный человек зафиксирован на своем собственном образе и связанном с этим образом делании, и именно эта постоянная фиксация препятствует использованию приходящих к нему откровений намерения. Именно такое положение дел толтеки называют первым абстрактным ядром знаний о намерении. Поскольку о намерении в прямом смысле нельзя говорить, они представили все знание о намерении в виде маленьких историй. Я процитирую одну из этих историй первого абстрактного ядра так, как ее передает Кастанеда: