Мудрость Толтеков. Карлос Кастанеда и философия дона Хуана

Положение воли у обычного человека остается неизменным именно по этой причине. Толтеки пытаются сделать данную первоначально мощную функцию вновь способной к действию, одновременно полезной и используемой. Это важно прежде всего потому, что воля-это такая функция, которая делает невозможное возможным. Одновременно воля является трансцендентной функцией, посредством которой мы можем прийти к действительному познанию мира. “Маг использует свою волю для того, чтобы воспринимать мир. Однако это восприятие непохоже на слух. Когда мы смотрим на мир или когда слышим его, мы получаем впечатление, что он вне нас и что он реален. Когда мы воспринимаем мир нашей волей, мы знаем, что он не настолько “вне нас” и не так “реален”, как мы думаем”. 58)

Па этом мы закончим пока рассмотрение “воли”, поскольку она является также темой следующей главы — “Связующее звено”, где мы познакомимся с трансцендентным значением этой функции. На толтекском понимании “води” как связующего звена базируется третья большая система толтекского учения — знание об овладении намерением.

“Тональ”

Мы говорили о тонале в главе 1.2, что он характеризует отношение к обычному миру и одновременно представляет наш обычный мир. Толтекское представление о “тонале” включает как обычно воспринимаемый мир, так и “я”, к которому и привязано все содержание восприятия. Мысль о единстве “я” и обычного мира не является чем-то идущим вразрез с основными положениями теории познания, так как мы знаем, что мир, который мы воспринимаем, конституируется только в нашем сознании. Это отношение вещей и выражают толтеки их образом “острова тоналя”, который одновременно представляет и личность, “я” человека, и его индивидуально воспринимаемый мир.

Читатель, возможно, удивляется, каким образом тональ, который мы в главе 1.2 рассматривали как первое кольцо силы, здесь выступает как часть, как точка второго кольца силы. Причина заключается в значительной степени в том, что тональ сам по себе привязан прежде всего к “разуму”. На него можно оказать влияние только через волю. Мы видим на рис. 4, что тональ связан с другими функциями нашей личностной сущности через “волю”.

Большое значение в данной связи имеет то обстоятельство, что “я” и обычный мир составляют лишь часть общего “тоналя”. Они представляют, как уже указывалось, личностный тональ. Толтеки говорят также и о “неописуемом тонале”, бесконечно большой области, которая может стать доступной нашему восприятию, но не принадлежит миру повседневности. Когда воспринимается какой-нибудь порядок, в этом в значительной степени участвует “тональ”.

Такое происходит, к примеру, при контролируемом сновидении; если мы воспринимаем таким образом мир, который имеет определенный, пусть даже и иного рода, порядок — этот порядок всегда есть произведение тоналя. Можно сказать об образе “тональ как остров” следующее: при каждом сновидении из мира нагваля всплывает новый остров тоналя и становится доступным для упорядоченного восприятия. Мы видим, что существует бесконечное множество таких “островов тоналя”, которые толтеки могут воспринимать во время их сновидений. Как раз это и подразумевает выражение “неописуемый тональ”.

Дон Хуан говорит: “Тональ каждого из нас есть только отблеск того неописуемого неизвестного, что наполнено порядком”. 59) Невозможно когда-нибудь точно узнать, чем в действительности является этот трансцендентный порядок, однако это не мешает нам узнавать его непосредственно в наших восприятиях.

“Нагваль”

“Нагваль” относится к той области, для которой нет ни слов, ни имен, ни описаний. Легче всего представить его как силу, поскольку он сам по себе представляет чистое действие. Действия нагваля мы можем описать, хотя и не в состоянии понять или объяснить. Наше общее восприятие может быть переключено на область нагваля, и при этом мы ощущаем нагваль. Кастанеда описывает такое “погружение в нагваль” следующим образом:

“Я растворился. Что-то во мне разделилось. Что-то освободилось во мне из того, что я на протяжении всей моей жизни держал взаперти… Уже не существовало столь любимого мною единства, которое я называл моим “я”. Не было ничего, и все же это ничто было наполненным. Не было ни света, ни тьмы, ни жары, ни холода, ни приятного, ни неприятного. Ничего, что бы двигалось, или находилось в состоянии покоя, или парило, также и я не был уже отдельным единством, собственной личностью, как я привык ощущать себя. Я был мириадами собственных личностей, и все они были “я”, целая колония существующих отдельно единств… И все мои отдельные сознания “знали”, что “я”, “собственная личность” моего привычного мира были колонией, конгломератом изолированных, независимых чувств, которые были связаны друг с другом в неразрушимой солидарности” 60)