Мудрость веков

Вечером, в палатке, сидя на складном стуле, Рерих писал: «Все археологические находки, единообразие многих находимых типов, наконец, детали орнамента, ритуалов и прочих бытовых подробностей показывают не только общность общечеловеческих чувствований, но и несомненные далекие сношения» [544]. Поиски истоков культур, многокрасочные шествия народов отходили куда-то на задний план. На передний выдвигалось другое. Доказать историческую закономерность, необходимость связей между странами, между народами. Эти связи уходили в глубокое прошлое и поэтому были убедительны. Он продолжал писать: «Археология, как наука, основанная на вещественных памятниках, сейчас является пособником в очень многих научных и общественных соображениях. Также и в вопросе о цене мира археология может принести много ценнейших признаков. Из давно забытых развалин, из заброшенных погребений, останков дворцов и твердынь могут быть принесены вещественные доказательства мирных международных сношений. В полуистертых надписях, в старинном иероглифе донесется сказание о том, как проникал в утлых ладьях и на истомленных конях человек в дальние страны не только в завоевательской ярости, но и в добром желании мирного обмена. Под этими сказаниями будут как бы приложены тоже вещественные печати, скреплявшие мирные человеческие договоры» [545]. Археология является пособником… Именно здесь ему стало это ясно. Он взглянул на науку, которой он так долго занимался, по-иному. У нее появилась еще одна грань. Грань, которая так необходима, когда грозно и неотвратимо надвигалась Война. Он расправил затекшие ноги и вышел из палатки. Черный полог ночи простирался над беспредельностью степи. Там, где край полога соприкасался с горизонтом, невидимый, лежал в развалинах древний город. Из пустыни дул холодный пронизывающий ветер. Несколько снежинок опустилось ему на руку… Он понимал, что эта Монгольская экспедиция для него будет последней. И может быть, поэтому работал более неутомимо и напряженно, чем делал это всегда. «Неутомимо и напряженно» — понятия растяжимые. Чтобы постичь их истинную суть, надо видеть, как это происходило. В Монгольской экспедиции было немало свидетелей его труда. Грамматчиков писал о тех днях: «Послеобеденный час; жара — 160 градусов Фаренгейта. Весь лагерь, расположенный посреди раскаленных скал, не движется. Точно умер, засох от этого раскаленного пекла. Даже монгольские привычные кони сбились под деревом и стоят неподвижно, только хвостами помахивают, силясь отогнать мошкару. Люди или неподвижно сидят и пьют горячую воду, или лежат, силясь заснуть.

Николай Константинович, сидя на складном кресле или под деревом, или в юрте, работает…

Воет страшный ветер, подымает тучи желтого песка, сдвигает, перевертывает юрты, изредка начинает падать перемешанный с песком снег. Холод проникает в каждую щель. Закутавшись сидят члены экспедиции, стараясь согреться у печки. Николай Константинович под вой ветра диктует статью о чем-то высоком, прекрасном, добром.

С ревом несется по пустыне машина, пробегая милю за милей, идя к нужной цели. Несется час, два, десять, пятнадцать, семнадцать часов подряд. И шоферы и пассажиры утомлены. Засыпали по нескольку раз, просыпались, сидя старались расправить затекшие члены, согреться. Все мчались и мчались в туманную даль. Тяжки монгольские дороги — редко, редко попадается коротенькая прямая, а потом опять начнет дорога выписывать вензеля, машину кидает из стороны в сторону, подлетает она на ухабах, с воем ползет по глубоким пескам, взбирается на горы, летит по долинам. Николай Константинович бросает несколько слов. По его словам видишь, что он и тут работает. В этой гонке по степям ни на минуту не прерывается его мысль.

Тихо в лагере, на небе мерцают звезды, все спит. Только мерные шаги часового раздаются в этой тишине ночи. Наступает время смены, подходит сменяющий, при свете звезд кажущийся каким-то серым, неясным.

— Ну как, все благополучно?

— Все ладно.

Подошедший кивает головой на юрту Николая Константиновича:

— Спит?

- Нет.

Один шагает по лагерю, чутко прислушиваясь ко всем ночным звукам пустыни, другой отправляется спать. Через два часа новая смена.

— Спит?

- Нет.

Только под самое утро слышно ровное дыхание спящего человека. Начальник экспедиции кончил работать. А с восходом солнца он уже выходит из юрты — здоровый, свежий, бодрый» [546].

Он действительно работал, не теряя ни минуты. Вел экспедиционные исследования, писал очерки, рисовал.

То, о чем он писал, всегда было тесно связано с жизнью. Из этой жизни он черпал мысли для своих очерков. Незначительные факты, с точки зрения других, обретали в его глазах иное, глубокое значение и нередко служили отправной точкой для глубоких обобщений. Забарахлила машина. Механик «потерял искру». Об этом сказали Николаю Константиновичу. В конце дня Николай Константинович диктовал очерк о том, что происходит с человеком, потерявшим искру духа.