Мудрые детки

— Можно подумать, не особо и видеть хотят, а? — У Норы выпали два задних коренных зуба, и, когда она смеется, это заметно. У меня все зубы целы, а в остальном мы с ней по-прежнему как две капли воды. В прошлом нас различали только по запаху. Она душилась “Шалимар”, а я — “Мицуко”.

Идентичные-то мы идентичные, но отнюдь не симметричные, как несимметрично человеческое тело: одна нога обычно чуть больше другой, в одном из ушей вечно скапливается больше серы. Нору часто слабит, а я страдаю запорами; она никогда не считала денег, разбазаривала их, бедняжка, на кавалеров, а я всегда старалась отложить про запас; месячные у нее были обильные, даже чересчур, а у меня — едва-едва. Она восклицала жизни: “Конечно!”, а я цедила: “Посмотрим...” Но теперь мы в одной упряжке. Две чокнутые старые карги, поднеси нам стаканчик — песенку споем. Даже тряхнем стариной и спляшем, как на вечеринке по случаю Нового года или рождения внука хозяина пивной.

Какая радость — петь и танцевать!

Конечно, как все женщины, мы до сих пор живем в эпохе своего расцвета — без накрашенных а-ля Джоан Кроуфорд^{7} губ чувствуем себя дурнушками, а выходя из дому, закалываем волосы наверх в большие валики по моде сороковых годов. Волос у нас, хоть и седых, слава богу, осталось предостаточно; сейчас они накручены на бигуди и замотаны шарфами в тюрбаны. Мы никогда не ленились следить за собой и до сих пор наносим косметику в палец толщиной. До появления в столовой к завтраку делаем полный макияж — крем “Макс Фактор”, искусственные ресницы и три слоя туши, все как полагается. Девчонками мы покрывали веки для блеска вазелином, потом, во время войны, перестали, и теперь днем наносим только простенькую тень цвета “шампиньон” да чуть-чуть табачного тона для глубины, и подводим черным карандашом стрелки. Ногти на руках и ногах всегда красим в тон помаде и румянам — фирма “Ревлон”, тон “лед и пламень”. Поддерживаем боевую раскраску в полном порядке, и хотя сраженья наши давно отгремели — целую вечность не приходилось ни с кем переспать, — продолжаем штукатуриться, как положено. Пусть никто не воображает, что барышни Шанс с миром удаляются в ночной покой^{8}.

По случаю дня рожденья мы достали лучшие кимоно, натуральный шелк. Мое — розовато-лиловое, с ветками цветущей сливы на спине, у Норы — алое, с хризантемами. Их послал нам из Нагасаки много лет назад, еще до Перл-Харбора, наш дорогой покойный и безутешно оплакиваемый племянницами дядя Перри, Перигрин Хазард. Под кимоно — панталоны с отделкой из французских кружев, у меня — лиловый атлас, у Норы — алый креп. Шикарно, правда? Мы, понятное дело, начали носить панталоны еще до того, как они опять вошли в моду.

Бедра у нас нынче выпирают — просто ужас, и в неглиже мы выглядим довольно костляво, но меня голышом видит только одна она, а ее — только я; в одежде же мы все еще хоть куда. И скулы торчат резче, чем когда-то, но, уверяю вас, это лучшие скулы на свете, унаследованные от одного из самых изысканных источников кальция. Как все, кому постоянно приходится вертеться на глазах у публики, отец всегда уповал на свой остов. Хвала Господу за высококачественный кальций семейства Хазард, никакой остеохондроз ему не страшен. Мы всегда были худыми и долговязыми, такими, к счастью, остались и по сей день. По непонятной причине не раздобревшие престарелые танцорки.

Что сегодня наденем? — погасив в блюдечке бычок и наливая себе новую чашку чая, спросила Нора; она — чайная душа. Каталка тихонько застонала. — Не расстраивайся, милочка, — успокоила ее Нора, — тебе отлично подойдет твое платье от Нормана Хартнелла^{9} и жемчужное ожерелье, верно? И причешем тебя посимпатичнее.

И бедняжка успокоилась. Мы зовем ее Каталкой, а всему свету она когда-то была известна как леди Аталанта Хазард^{10}. Самая настоящая леди, между прочим, урожденная, в отличие от следующих отцовских жен. Она вышла за Мельхиора Хазарда, когда тот был всего лишь смазливым актером, а развелась задолго до его посвящения в рыцари “за заслуги перед театром”. Урожденная леди Аталанта Линде, “самая прекрасная женщина своего времени”, родившаяся с серебряной ложечкой во рту, и т.д. и т.п.; а нынче — проживающая в подвальной квартире дома 4д, Бард-роуд, разведенная престарелая пенсионерка в стесненных обстоятельствах.

Позже я расскажу, как нам довелось унаследовать впавшую в маразм — впрочем, не более, чем мы сами, — первую жену нашего незаконного отца. В двух словах: она оказалась никому не нужна, а менее всего — своим двум дочерям. Проклятые жабы. Помню, их называли “блестящие барышни Хазард”. Ха. Не все золото, что блестит. Выгляди они под стать своим мерзким проделкам, ими можно было бы детей пугать.