Мудрые детки

 Он и леди А. с близнецами уехали, естественно, гораздо раньше для подготовки съемок. Целая вечность ушла на это. Лысый толстяк, которого мы вскоре по примеру остальных, стали называть Чингисханом, в ночь пожара объявил о своем решении с пылу с жару, однако прошло немало времени, пока колеса закрутились и около Калвер-Сити^{78} начал расти “лес близ Афин”. Но теперь ах, как здорово! Голливуд был в трех днях пути на поезде, и мы трепетали на пороге славы — по крайней мере, так нам казалось в то утро в Нью-Йорке. Я никогда не видела столько камер. Щелк, щелк, вспышка. Судно пришвартовалось. Но нам в голову с младенчества была вбита бабушкина философия: “Надейся на лучшее, готовься к худшему”. Мы были готовы ко всему.

И вдруг:

— Девочки!

Раскрасневшись и давясь смехом, как мальчуган, Перри — наша приветственная делегация — сдавил нас в медвежьих объятиях.

— Нравится? — спросил он, обводя рукою горизонт, словно показывая только что купленный подарок. — Нравится? — спрашивал он опять, демонстрируя обтянутый кожей салон везущей нас домой длинной белой машины, — нравится? — представляя в конце поездки нашу обитель.

Бред сумасшедшего. Подобно испанской часовне, комната была отделана панелями из позолоченной кожи, в свете неоновой полосы откидывающийся на шарнирах и прикрывающий бар подлинник “Рождества” Эль Греко. Он открыл шампанское. Там и сям возвышались огромные кованые стулья, от одного взгляда на которые мог разыграться геморрой. Это была гостиная.

Винтовая лестница вела наверх, в комнату с окном в полстены, откуда открывался вид на Центральный парк и стальное кружево небоскребов на другой стороне; в комнате стояла заваленная шкурами белых медведей круглая кровать добрых шесть футов в диаметре, в потолок над ней было вделано круглое зеркало.

— И кто же счастливица? — спросила я, когда мы с любопытством заглянули в ее переполненный гардероб. Он прижал палец к губам:

— Военная тайна!

Перебив нас, зазвонил белый телефон. Перри поднял трубку, но ничего не сказал; помрачнев, послушал какое-то время, затем со вздохом положил трубку на место.

— Бедолага, — сказал он, не объясняя, кого имеет в виду.

С кровати спрыгнула большая персидская кошка — белая, в цвет телефона — и подошла поздороваться, потершись головой о наши черные юбки и оставив на них шерсть. Интересно, куда киска ходит пи-пи? Сложный вопрос — мы были на пятнадцатом этаже. Что до человеческих потребностей, тут было поистине ^{79} — отделанная розовым мрамором и хромированным металлом ванная для дамы, кто бы она ни была; отдельная — для него, более строгая, выложенная черными плитками и с черными — писк моды — полотенцами. Отставив стакан, Нора разделась и пошла принять душ. Я же, чувствуя желание поваляться, растянулась на медвежьей шкуре. Перри тоже вытянул ноги.

— Давай, старина. Выкладывай всё без утайки.

Никто бы не сказал, что Перри за сорок. Не знаю, какую дьявольскую сделку братья Хазарды заключили со временем, но никаких изменений с годами в нем не происходило. Рыжеволосый дядюшка. Как и раньше, волосы были ярко-морковного, какой бывает у хулиганов мальчишек, цвета и по-прежнему торчали во все стороны. Брызги веснушек, нисколько не потускнев, осыпали нос; и весь он был огромный, размером с амбар.

— Все это принадлежит, — сказал он, — мне... все это — собственность...

И тут, как по сигналу, появилась она; да и скажите на милость, почему бы ей не появиться? Это, в конце концов, был ее дом, ее временное нью-йоркское пристанище. Она и бровью не повела, увидев в душе обнаженную хористку, а на собственной постели еще одну — одетую, флиртующую, по всей видимости, с ее любовником; вместо этого, осветив нас своей знаменитой улыбкой, она скинула туфли и осведомилась:

— Приветик, когда начинаем оргию?

Делия Делейни. Даже в ее имени звучит эпоха; в те времена звезды именовались Финкельбаум, или Хакенбуш, или Браун. Урожденная Дейзи Дак с Хестер-стрит, голос с хрипотцой, младшая из семи детей, отец — торговец рыбой, в доме шаром покати, ночного горшка и того не было. Тем нью-йоркским утром ей было не больше двадцати пяти — как старшая сестра, будь она у нас; вернулась от своего парикмахера, который подкрасил ей корни волос на лобке — она их осветляла — и уложил сердечком. Дейзи была мастерица на всякие уловки.

С младых ногтей она пела на свадьбах, выступала в конкурсах — Дейзи Дак, или, как ее называли тогда, “малютка-мечта Долли” — еще одно имечко из тех времен. В нью-йоркских фильмах 1918 года ее спасали из огня собаки, она трогала сердца черствых мизантропов и т. д. Попав в 1921 году в Голливуд, она тогда же покончила с “малюткой Долли” и стала прекрасной купальщицей Мака Сеннета^{80}, потом танцевала на столах, ездила на задних сиденьях спортивных автомобилей, словом, была воплощением “искрящейся молодости”.