Забыв о бутербродах и кофе, стынущем в колпачке термоса, Михаил Иосифович смотрел на алмазы и в мозгу его зрело решение. "Вечность, истинная вечность, могущая ежесекундно и никогда превратиться ни во что! – думал он, чувствуя, что мыслит плодотворно. – Самое твердое в мире вещество, и самое хрупкое! Вечное, пока не ударишь! Самое красивое, самое насыщенное светом вещество, в мановение ока превращающееся в банальную сажу! Вечное, пока не сожжешь! О, господи, я придумал им место!
И забыв о бутербродах, о кофе, о чемодане, о жене Жанне Андреевне, Михаил Иосифович сунул мешочек в карман брюк и ушел на ближайшую автобусную остановку. Через сутки он был в Москве, а еще через сутки с головой ушел в осуществление своего сумасшедшего проекта.
2. Алмазы сдерживают смерть. – "Хрупкая Вечность" и Сом Никитин. – Розовое пламя оживляет воспоминания. – Такого не похоронишь. – Баклажан не хочет обмана.
На осуществление проекта у Михаила Иосифовича ушло двенадцать лет, целых двенадцать лет, которые, впрочем, пролетели для него единым мигом. Необходимое количество плутония ему удалось собрать лишь в конце 1993 года.
К концу 1995 года в глубоком подвале его дома, располагавшемся в пределах Садового кольца (рядом с Поварской улицей) он соорудил алтарь, центральную часть которого занимала плутониевая бомба мощностью приблизительно в 500 килотонн. Она представляла собой устройство из нескольких частей. Соединение их с превышением критической массы могло произойти только в том случае, если верхняя часть бомбы – полусфера в мощной оболочке из свинца и никеля – подалась бы хоть на миллиметр к нижним своим частям. В результате даже такого незначительного движения оказались бы задействованными весьма сложные вспомогательные механизмы, слаженная работа которых привела бы к немедленному образованию на месте Москвы и прилегающей к ней части Московской области безжизненного радиоактивного пепелища. Но вся соль этого устройства была в том, что верхняя часть плутониевой бомбы отделялась от нижней... четырьмя розовыми алмазами![15]
Несколько лет (примерно до середины 1996 года) Михаил Иосифович единолично поклонялся созданному им мерилу Вечности (с женой и ее компаньонкой он развелся по соображениям конспирации). Радиоактивный фон в "святилище" не превышал 1000 микрорентген в час, что для вдоль и поперек облученного расхитителя социалистического плутония было сущим пустяком.
Время шло, крыша у Михаила Иосифовича съезжала все больше и больше, жить оставалось все меньше и меньше, и он решил найти своему кумиру верных служителей, которые могли бы восторгаться бомбой и после его смерти. Такие, как он, видят друг друга издалека, и ему не составило труда организовать разношерстую секту численностью в семнадцать человек.
Своим заместителем по кадрам сумасшедший физик назначил полковника ФСБ, ушедшего на пенсию по состоянию здоровья. За двадцать пять лет службы в органах этот человек заработал десяток правительственных наград, именной пистолет, несколько маний и один премилый бред. Навыки, полученные им на Лубянке, а также на оперативной работе в Афганистане, Египте, Анголе и в некоторых других странах, позволили ему тщательно законспирировать секту, а также поднять контрразведку на уровень, исключавший утечку какой бы то ни было информации, не говоря уж об утечке членов.
Сом Никитин попал в секту случайно. По пути в Старый Оскол, в окрестности которого из Таджикистана, разоренного междоусобицами, бежали многие его русскоязычные друзья и собутыльники, он заехал в Москву и надолго осел на Ярославском вокзале в качестве бомжа. Там его подобрал один из активистов Хрупкой Вечности (так, в конце концов, назвал Михаил Иосифович свою тайную эстетическую организацию, назвал, напрочь забыв, что плутоний имеет период полураспада около восьмидесяти миллионов лет и, следовательно, бомба когда-нибудь, но утратит свою взрывоопасность).
После того, как Сом вышел из запоя, его обработали (как морально, так и медикаментозно – от педикулеза и чесотки). Месяца через два пристального наблюдения на него был возложен еловый венок кандидата в члены секты. С этого самого момента он был обязан ежедневно думать о том, что самое вечное, самое устойчивое, самое привычное (не важно что) ежеминутно может обратиться в прах. Конечно, ему не показали бомбу – на низшем уровне членства не полагалось не только видеть ее, но и знать о ней.