Муля, кого ты привез? (сборник)

Открылась дверь, вошел мой сосед Рома. Точнее сказать, дверь и не закрывалась. Мы жили в кооперативном доме на седьмом этаже. Именно на седьмом собрался молодняк, молодые семьи. Мы ходили друг к другу в гости и не в гости, а так, что-нибудь сказать, показать, спросить, перекусить. Одна большая коммуна. А на праздники все выходили на длинную просторную лестничную площадку и «зажигали» под музыку, которая рвалась из раскрытых дверей. Тогда не было слова «зажигали». Кажется, «отрывались». Но независимо от слова все были молодые, веселые, беспечные. Жизнь манила и звала. Седьмой этаж – седьмое небо.

Перед самым Новым годом появился Рома. Это был художник-график, сосед напротив, маленького роста, на голове четырнадцать волосинок, и все можно было пересчитать. В данную минуту все четырнадцать волосин встали дыбом. Рома был подавлен, уничтожен, глубоко несчастен.

Мы дружили. Я ценила его за острый ум – остроумие, но сейчас ему было не до шуток.

Я спросила:

– Что случилось?

– Приехала теща. Собирается Милку увозить, – поведал Рома.

Милка – жена, юная красавица. Рома срубил ее в моем доме. Однажды Милка зашла ко мне, а холостой Рома в этот момент заглянул. Они совпали. И вот вам результат: Милка – жена Ромы. У них родился ребенок невиданного очарования.

Милкина мама, теща Ромы, меня ненавидела. Она считала, что ее красавица-дочь стоила больше. Они продешевили. А виновата я, поскольку знакомство состоялось в моем доме.

Возможно, Милка стоила более красивого и молодого. Но где он, молодой и красивый? Нету. А Рома – вот он, умный, с квартирой, преданный, надежный.

– Что говорит? – спросила я, имея в виду тещу.

– Говорит, что я ни на что не способен.

– Но ведь ребенка сделал, – возразила я.

– Это может каждый… Говорит, мне ничего нельзя поручить. Что я как дырявый мешок.

– В каком смысле?

– Темный и бесполезный. И знаешь, я тоже так считаю. Я действительно ни на что не способен и никуда не гожусь. Пусть забирает Милку. Я порчу ей жизнь. А я ее люблю и хочу, чтобы она была счастлива.

– А что случилось? Что конкретно?

– Да понимаешь, я купил кроватку, привез, а она без колеса. Брак подсунули. Я подложил вместо колеса книгу, кроватка стоит ровно, но ее нельзя двигать. Смысл в том, чтобы укачивать. А как укачивать без колеса?

– Когда ты ее привез?

– Сегодня.

– Во сколько?

– Какая тебе разница: когда, во сколько… Главное, что в доме скандал. Милка обычно меня защищала, а сейчас встала на сторону матери. Представляешь, они уйдут и заберут ребенка. И что я без них? Зачем мне нужна эта жизнь, без Милки и без Ванечки? Я повешусь…

Роман сел на табуретку и провалился в глубокое отчаяние. Возможно, он уже вешался в своем воображении. Намыливал веревку и налаживал петлю.

– Подожди… – предупредила я.

Вышла в прихожую. Запустила руку в карман шубы, вытащила колесико – новенькое, голубенькое. Вернулась в кухню и протянула колесико Роме. Рома взял его в руки, долго смотрел, потом поднял на меня глаза и спросил:

– А как оно у тебя оказалось?

– Упало под ноги, – объяснила я.

– Откуда? С неба?

– Почему с неба? Отскочило от кроватки. Ты ее вез на «запорожце», а колесо отскочило.

– А ты при чем?

– А я мимо шла.

– Ничего не понимаю…

– Я шла по улице. Ты проезжал мимо меня. И колесо упало мне под ноги.

– Сказка… – оторопело молвил Рома.

Действительно сказка. Колесо могло упасть за моей спиной, и я бы его не заметила. Могло упасть через сто метров, и я бы до него не дошла. Надо же было чтобы «запорожец» и я совпали. Чтобы колесо упало именно под мои ноги и вернулось к хозяину в критическую минуту.

– Так не бывает, – произнес Рома.

– Значит, бывает. Под Новый год и в ночь перед Рождеством…

У Ромы изменилось лицо, я уже поняла, что он мысленно откинул петлю и соскочил с табуретки. Рома помчался домой, зажав в кулаке колесо, забыв захлопнуть мою дверь.

Его квартира находилась напротив моей, и я услышала радостные возгласы.

Они приделают к кроватке колесо. Посадят в нее сыночка. Милка и мальчик останутся в доме, семья воссоединится, жизнь восстановится. Теща затаится, но притихнет. Наденет фартук и станет крошить оливье, поскольку Новый год – семейный праздник.

Я и Алексей

Однажды утром ко мне в дом стремительно вломилась подружка Нинка.

Она была вся всклокоченная, тревожная, с вытаращенными глазами.

Я только что проснулась, плохо соображала, медленно двигалась. Мы не договаривались о встрече. Она свалилась как снег на голову.

– Ты должна мне помочь! – велела Нинка. – Сейчас я позвоню одному типу и передам тебе трубку.

– Какому типу?

– Алексей Мамонов. Слышала?

– Естественно.

Мамонов был молодой писатель, который ворвался в драматургию семидесятых годов как ураган и раскидал всех имеющихся драматургов в разные стороны. Он приехал откуда-то с Урала, жил в гостинице и пил не просыхая. Его пьесы шли в столичных театрах.

Я несколько раз встречала его в Доме литераторов. У него был такой вид, будто он спал на мельнице на мешках с мукой. Весь мятый, чем-то обсыпанный. Однако даже сквозь такую запущенную внешнюю форму проступала его дикая красота, злость и энергия.