Мультики

«Ты так молод, Виктор. У тебя все еще впереди. Да, было в твоей жизни всякое. Гопничал, был стремщиком у бандитов. Но мой опыт подсказывает, что люди, которым судьба смолоду надавала тумаков, крепче благополучных паинек. Тот, кто хлебнул горя, знает, почем фунт лиха, если однажды на верную дорогу станет — уже не собьется. Не дрейфь, хлопец! Исправимся. Будешь учиться, работать, встретишь девушку, полюбишь, создашь семью. Все образуется. Но пока придется потрудиться. Мы организуем реформаторий при Детской комнате милиции. Ну что, сынок, справимся?» — Витька кивнул, заулыбался: «Справимся!»

Сухово и Витька Гребень стояли перед дверью одноэтажного особняка. На стене дома мелом был выведен адрес «Пролетарская 3». Хоть и с трудом, но по фасаду я узнал Детскую комнату милиции № 7. Арсений Витальевич положил руку на понурое Витькино плечо.

Следующую картинку заслонила голова Алешки Разума. Он в точности повторял ту же позу, в которой сейчас находился я сам: грудь плашмя на коленях, голова вздернута, словно стоящий сзади Гребенюк взнуздал его, как лошадь.

Сменилась пластина в фонаре. Остриженный наголо подросток смотрел из зарешеченного окна на улицу. Через дорогу виднелись одноэтажные домики. По тротуару спешили люди.Лица Гребенюка не было видно, но общее настроение возникшей картинки говорило о том, что взгляд у подростка наверняка тоскливый, тюремный.

— Поначалу нелегко было Витьке в реформатории, — подтвердил Разумовский. — Приходилось ломать об колено старые привычки. Особенно тяжело было с матерщиной. Крепко же въелась она в Витькин язык!..

Женщина в милицейской форме докладывала Сухово: «Виктор учится неплохо. Но гигиену речи пока не соблюдает!» — Сухово хмурился: «Виктор, зайди в мой кабинет!» — Они стояли друг напротив друга: педагог и ученик: «Я и не хочу ругаться, Арсений Витальевич, — жаловался Витька, — а они сами, проклятые, выскакивают!» — Сухово улыбнулся: «А ты за каждое поганое слово руку себе жги», — взял дымящуюся папиросу и затушил о собственную кисть — аж кожа зашипела…

Разумовский ловко отыграл ожог на раскаленной лампочке проектора — раздался звук, похожий, когда плюешь на утюг. И в комнате на секунду запахло перекипевшей слюной.

— У Витьки дух захватило — так стало жалко Арсения Витальевича! А Сухово как ни в чем не бывало: «Иди в класс, Виктор!» — Через неделю Витька торжественно продемонстрировал Сухово свою изъязвленную мелкими ожогами руку. Отрапортовал: «Арсений Витальевич, с бранью покончено навсегда!»

На лице Алешки Разума застыло беспомощное жалобное выражение — то ли его растрогал жертвенный педагогический прием Сухово, то ли просто измучило насильственное парализованное состояние.

Перед Алешкой Разумом заклубилась надпись «Прошло десять лет». В кабинете Сухово стоял повзрослевший Витька.

«Возмужал-то как…» — по-стариковски дребезжал Сухово. Обнял бывшего воспитанника. — «Мне сейчас вспомнилось, — голос Гребенюка дрогнул, — как вы меня тогда в камере сынком назвали. Ведь тогда-то я и почувствовал себя настоящим человеком. Кто знает, кем бы я стал, где находился бы сейчас, не произнеси вы этого слова…» — «На тебя, Виктор, ложится воспитательная работа в реформатории. Верю, что справишься, отличник!» — «Оценки — это не главное, Арсений Витальевич. Вы научили меня основной педагогической мудрости — человеколюбию! Вот тот ключ, что открывает любое, даже самое озлобленное сердце…»

Далее Гребенюк обращался уже не к Сухово, а воображаемому зрителю: «Не может сердце не отозваться на доброту. Обязательно отзовется!»

Разумовский, как ковровую дорожку, выстелил фанфарами пафосную музыкальную фразу: «Наш паровоз вперед летит».

— На этом заканчивается рассказ о мальчике Витьке Гребне и начинается история педагога Виктора Тарасовича Гребенюка…

Крупный план показал лицо Алешки Разума. Оно изменилось — подобрело, оттаяло, словно от сердца мальчишки отлегла какая-то невидимая мука.

— Гребенюк склонился к «волшебному фонарю», выключил лампочку. Затем подошел к окну, открыл форточку, чтобы выветрился дым: — Как видишь, беспризорник и бандит Витька нашел в себе силы перевоспитаться и стать достойным человеком… — Гребенюк сложил пластины в коробку. С хитрецой посмотрел на Алешку. — «Ну что, Потрошитель? Будем перевоспитываться?» — «Будем, — с готовностью кивнул Алешка. — А что нужно для этого?» — «Для начала отправим тебя в наш реформаторий при Детской комнате милиции №7».— «Что такое реформаторий?» — «Что-то вроде школы закрытого типа. У нас восьмилетка. Как закончишь — пойдешь в техникум…» — Алешка было обрадовался, но вдруг помрачнел: — «Не отпустят меня к вам. Я же убийца… Психически больной человек…» — «Чтобы я даже не слышал таких слов! — вспылил Гребенюк. — Убийца, псих… Ты — человек. И как всякий советский гражданин имеешь право на счастье! Знаешь, что говорил Макаренко? Невозможно жить на свете, если нет впереди настоящей цели. А знаешь, что такое — настоящая цель? Это — завтрашняя радость!»

Разумовский разлился проникновенным струнным перебором, символизирующим душевное преображение Алешки.