Мумия, или Рамзес Проклятый

Трудно найти слова, верно отражающие его состояние. Да и зачем? Джулия знала наверняка: он наслаждается открытием нового для себя мира, его не пугают ни экскаватор, ни каток, потому что он обожает сюрпризы и новшества и хочет только одного – объяснений.

Ей самой хотелось порасспрашивать его. А приходилось объяснять ему массу теорий. Это было труднее всего – теории.

Через час разговаривать на отвлеченные темы стало легче. Рамзес овладевал английским с поразительной скоростью.

– Название! – говорил он ей, если она тратила больше минуты на путаные объяснения. – Язык состоит из названий, Джулия. Названия для людей, предметов, чувств. – Произнося последнее слово, он постучал себя в грудь. После полудня из его речи совсем исчезли латинские quare, quid, quo, qui. – Английский язык стар, Джулия. Язык варваров моего времени, в нем и сейчас полно латыни. Ты слышишь латынь? Что это, Джулия? Объясни!

– В том, чему я тебя учу, нет никакой системы, – сказала она. Ей хотелось объяснить ему основы типографского дела, связав его с чеканкой монет.

– Потом я сам все приведу в систему, – заверил он ее.

Теперь он забегал в каждую булочную и столовую, в сапожные лавки и к модисткам, разглядывал мусор, валявшийся на улицах, рассматривал бумажные пакеты в руках у прохожих, изучал женские наряды.

И самих женщин тоже.

«Если это не вожделение, значит, я совсем не разбираюсь в людях, – думала Джулия. – Он бы, наверное, пугал женщин, если бы не был так элегантно одет и не держался так самоуверенно. Будто его манера держаться, то, как он стоял, жестикулировал, говорил, давала ему власть над людьми. Он настоящий царь. Пусть он оказался в чужом месте, в новом времени, все равно он настоящий царь».

Она отвела его к букинисту. Показала книги древних авторов: Аристотеля, Платона, Еврипида, Цицерона. Он рассматривал висящие на стене репродукции Обри Бердсле^{4}.

Его восхитили фотографии. Джулия отвела его в маленькую студию сфотографироваться, и Рамзес радовался, как дитя. Больше всего он пришел в восторг от того, что даже самый бедный горожанин мог позволить себе заказать собственный портрет.

Но когда он зашел в кинотеатр, то просто остолбенел от восхищения. В переполненном зале он то и дело ахал, стискивая руку Джулии, когда по экрану двигались огромные светящиеся живые фигуры. Проследив взглядом за лучом прожектора, он устремился в маленькую будку киномеханика, без колебаний ворвавшись внутрь. Старик киномеханик, подобно остальным, тут же попал во власть его очарования и скоро начал подробно объяснять, как работает весь механизм.

Наконец они вошли в темное просторное здание вокзала Виктория, где Рамзес надолго замер у сверкающих металлом локомотивов. Даже к ним он приблизился без страха. Он дотрагивался до холодного черного металла, стоя в опасной близости от огромных колес. Когда поезд отошел от перрона, царь ступил ногой на рельс, чтобы ощутить вибрацию. И он с изумлением разглядывал толпы людей.

– Тысячи людей перевозят с одного конца Европы на другой! – прокричала Джулия, стараясь перекрыть шум и грохот. – Путешествия, которые раньше длились целый месяц, теперь занимают несколько дней.

– Европа, – прошептал царь. – От Италии до Британии.

– Поезда перевозят по воде на кораблях. Беднота из деревень свободно приезжает в города. Все люди знают, что такое город, – видишь?

Рамзес сдержанно кивнул и сжал ее руку.

– Не торопись, Джулия. Придет время – и я все пойму. И снова засияла его улыбка, такая дружелюбная, такая нежная, что она вспыхнула и отвела глаза.

– Храмы, Джулия. Дома deus… dei…

– Богов. Теперь только один Бог. Единственный. Не верит. Один Бог?

Вестминстерское аббатство. Они гуляли под высокими арками. Такое чудо! Джулия показала памятник Шекспиру.

– Это не Божий дом, – пояснила она– Это место, где мы собираемся, чтобы поговорить с Богом. – Ну как ему растолковать, что такое христианство? – Любовь к ближнему, – сказала она. – Это главное.

Рамзес растерянно посмотрел на нее.

– Любовь к ближнему? – переспросил он и недоверчиво оглядел людей, проходящих мимо. – И что, все они на самом деле придерживаются этой веры? Или это только привычка?

К вечеру царь научился разговаривать пространными фразами. Он сказал Джулии, что ему очень нравится английский. На нем удобно думать. Греческий и латынь очень удобны для размышлений. Но не египетский. С каждым новым языком, которым ему приходилось овладевать в предыдущих жизнях, его лингвистические способности совершенствовались. Язык дает простор умственной деятельности. Замечательно, что простой народ этой эпохи умеет читать газеты, в которых так: много умных споров и рассуждений! Каким же должно быть мышление простолюдина?

– Ты не устал? – поинтересовалась Джулия.

– Нет, я никогда не устаю, – ответил Рамзес, – устают только душа и сердце. Я голоден. Пища, Джулия. Мне нужна пища.

Они вдвоем отправились в Гайд-парк. Казалось, Рамзес почувствовал облегчение, оказавшись среди вековечных деревьев, под небом, которое просвечивало сквозь толстые ветви, – такую картину можно наблюдать в любую эпоху в любом уголке земного шара.