Мумия из Бютт-о-Кай

— Мама, я тебе уже объяснял, мы распределили обязанности. Виктор дежурит три утра и три полных дня в неделю. А Кэндзи главным образом разыскивает у букинистов и на аукционах раритеты. Я по понедельникам свободен, а по вторникам и четвергам разношу книги. Таким образом нам не приходится нанимать еще одного работника, а у Виктора остается свободное время для занятий фотографией… Скоро мы сменим вывеску, и на ней будет значиться: «Древние и современные книги. Мори-Легри-Пиньо»!

— Мне тоже кажется, что все идет хорошо, — поддержала мужа Айрис. — Жозеф может больше времени уделять семье и своему писательству. Он говорил вам, что «Месть призрака» выйдет в «Пасс-парту» на следующей неделе?

— Конечно говорил! И все же я убеждена: его эксплуатируют! И платят мало! Небось, Пьер Декурсель [22]не страдает от безденежья! — возразила Эфросинья.

— Ну послушай, мама! У него же толпа помощников, а я все делаю сам!

Не так давно Матильда де Флавиньоль подарила ей билет в театр Амбигю-Комик на «Двух малышей»; Эфросинья вышла из зала в слезах и теперь только и говорила, что о том спектакле.

— Ах! Какая трогательная пьеса! Мне так жаль Фанфана и Клодине, ведь они стали жертвами бандита Ля Лимаса и его сожительницы Зефирины. Вот какие истории следует сочинять! Больной чахоткой мальчик, отец которого несправедливо обвиняет свою жену в измене и мстит, отдав сына Ля Лимасу… Это даже лучше, чем «Две сироты».

Но Жозеф не слушал. Он уставился в тарелку, вспоминая случай, произошедший совсем недавно, в феврале: лошадь фиакра номер 10 536, устав ждать пассажира, поднялась вверх по улице Эльзас, дошла до соседней станции и остановилась, пока кучер искал ее повсюду как одержимый.

— Вот и сюжет будущего романа: экипаж, который тянет заколдованная кобыла… И называться он будет «Адский фиакр» — успех гарантирован! — произнес наконец Жозеф, прежде чем положить в рот изрядную порцию картофеля и расплавленного грюэра.

Ему так не терпелось записать скорее свою идею, что он в мгновение ока покончил с ужином — к удовольствию матери, которая отнесла это на счет своего кулинарного таланта.

Стена на улице Корвизар была увита вьюнком. Его не было лишь на ржавых створках ворот, ведущих в поместье. Над Бютт-о-Кай уже сгущались сумерки, когда двое с сумками, один широкоплечий, а второй — тщедушный, повернули в замке тяжелый ключ и направились по заросшей тропинке к дому, силуэт которого темнел на фоне золотистого вечернего неба. На полпути тщедушный замедлил шаг и бросил в пруд пригоршню крошек. На мутной поверхности появились круги волны: карпы, лини и золотые рыбки наперебой хватали крошки.

— Зачем ты их кормишь? Лучше давай поймаем одного и сами полакомимся, — проворчал здоровяк.

Он схватил тщедушного за рукав, но тот вырвался и первым устремился в заросли.

Перед небольшим строением они остановились. Тщедушный снял навесной замок с подгнившей двери и зажег фонарь. Они шли по узкому, затянутому паутиной коридору, в конце которого была лестница с крутыми ступенями, ведшая в погреб. Фонарь осветил канделябр со свечными огарками и окно, наглухо закрытое ставнями, а потом выхватил из темноты покрывало, которым был накрыт какой-то длинный вытянутый предмет. Тщедушный испуганно отшатнулся.

— Ты уверен, что он действительно… — прошептал он.

— Если бы он был жив, мы были бы в курсе. Давай скорее!

Они откинули покрывало. Перед ними лежал окоченевший труп мужчины в брюках и рединготе, с прижатой к груди рукой. Глаза мертвеца были закрыты. Здоровяк ощупал одежду, порылся в карманах покойника. Достав бумажник, тут же в него заглянул, но там лежали только две купюры, которые он сунул себе в карман.

— Раздевать не будем.

— А башмаки?

— И что это даст? Я все обдумал, никто его не опознает.

Тщедушный возразил, перекрестившись:

— Это не по-христиански, вот так хоронить человека!

— Не по-христиански? А убивать вообще по-христиански? Держать его в этом тайнике по-христиански? Мы взялись за грязную работу, и теперь у нас один выход — закончить ее как можно скорее, иначе мы рискуем оказаться на тюремных нарах, где у нас будет достаточно времени, чтобы перебирать четки и благоговейно призывать на помощь Святую Троицу. Раньше надо было думать! И не забудь, ты сам затеял эту игру.

— Надо было запихнуть его в мешок, набить туда камней и бросить в пруд. Он бы утонул, и рыбы бы его сожрали.

— Не смеши меня! Это ведь не пираньи и не аллигаторы. Давай, доставай инструменты. Наш приятель бледен, и я его сейчас разукрашу. Но прежде всего — одеяние. Шевелись, подавай инструменты!

Тщедушный взглянул на подельника со смешанным чувством восхищения и отвращения. Но тот сурово повторил приказ, и ему пришлось повиноваться. Присев на корточки, тщедушный достал из первой сумки отрез сукна и расстелил его на земле. Затем вынул инструменты, разложил на ткани, и здоровяк принялся за дело. Тщедушный же поднялся, шепотом произнес: «Матерь Божия!» — и свернул пыльное покрывало.

Глава четвертая

9 сентября