Муос: Чистилище

— После твоего ухода я его видела случайно только один раз, в коридоре. Он шёл медленно, никого не замечал. Раньше я таким его не наблюдала. И я, кажется, догадываюсь, что с ним.

Вера кивнула, дав понять, что услышала то, что хотела. Но или слишком резкий кивок, или забегавшие глаза Веры, которые та прятала от хитрого взгляда Джессики, рассмешили мулатку. Она хихикнула и, приблизившись к Вере, громко прошептала ей прямо в ухо:

— Твой кивок означает, что при встрече я должна сообщить Вячеславу, что я тебя встречала и что ты просила ему передать, что его совсем не забыла? Ведь так?

Вера ещё резче и ещё смешнее кивнула, отчего они рассмеялись уже вдвоём. Топтавшиеся в стороне убры и стоявший у входа в лабораторию охранник-армеец удивлённо смотрели на нелепо-весёлую беседу офицера спецназа и темнокожей резервантки.

Но возвращение в Урочище после похода в Ботаники вызвало у Веры затяжной приступ депрессии. Ей приходилось видеть смерть, приходилось видеть больных, приходилось видеть умирающих. Но никогда она не была очевидцем медленной гибели целого поселения. Она привыкла, что если где-то беда, значит нужно уничтожить врага, явившегося источником этой беды. В бою можно погибнуть, но бой с врагом — это очевидное средство победить и помочь людям. А против этого врага — спор и грибницы мутировавшего гриба — Вера была бессильна. Она была вынуждена принять, что несколько десятков человек в Ботаниках ждут своей кошмарной участи. Многие из тех, кого она видела в числе здоровых, теперь пребывают в лепрозории, а некоторые пополнили ту разросшуюся кучу, которую даже не назовёшь могилой.

Ещё одной причиной тяжёлых Вериных мыслей, было то, что в Ботаниках остался один из инженеров, фактически обречённый на медленную смерть. Косвенно виновата в этом была она — ведь она сознательно дала условную команду «Холод», то есть запретила применять своим людям оружие. Положение о спецназе разрешало командиру давать такой приказ во время боевой операции только «в крайних случаях при явном численном превосходстве над невооружённым гражданским противником». Не скажи она слово «Холод!» и временный администратор наверняка бы валялся на полу своего поселения ещё до того, как притронулся к кому-нибудь из членов экспедиции. Почему она это сделала? Тут всё ясно — там была Джессика, которой Вера не хотела показывать кровавое шоу. И дело даже было не столько в Джессике, сколько в глупой, мимолётной, толком не сформировавшейся мысли о Вячеславе, овладевшей ею за те полсекунды, в которые она принимала решение. Какой-то примитивной бабской логикой она увязала Джессику с Вячеславом, как будто бы мулатка при каких-то обстоятельствах могла ему рассказать о жестокой, кровожадной Вере. Как глупо!

Но дело сделано, команда «Холод» прозвучала, хотя ботаников было больше, и один из них был с мечом. А значит, Вера превысила свои полномочия, что повлекло последствия, и теперь её могут судить. Свои, убры, конечно, её не сдадут — слишком её уважают в Урочище, да и плевать солдатам на потери штатских. В рапорте по результатам задания она о команде «Холод!» тоже умолчала. «Куда надо» пожелали бы сообщить и капризная трусливая профессорша, и второй инженер, потерявший своего коллегу. Но это только если они поняли, что за команду дала Вера, а это маловероятно. Зато, вот штабист — он-то наверняка всё понял и, скорее всего, сделает то, что должен сделать. Вера хорошо помнила судьбу Зозона, отказавшегося расстреливать детей и женщин в каком-то мятежном поселении. Её ситуация была не лучше, а «смягчающих обстоятельств» у неё в разы меньше, если вообще они у неё есть. Она представила следователя, зачитывающего приговор на общем построении посреди Урочища, позорный срыв погон и переодевание в рубище. А потом рабочие закуют её ноги и руки в цепи, и остаток дней она будет трудиться на каторжных работах на Поверхности, пока не выхаркает свои лёгкие или не сгниёт от рака. Она бы предпочла по-срочному умереть в бою, но такой возможности ей не давал Тхорь или кто-то, стоящий над ним. Веру никуда не посылали, хотя остальные не задействованные на войне солдаты, уходили уже не раз. И она всё больше убеждала себя в том, что это из-за инцидента в Ботаниках.

Общих тренировок в Урочище на время войны не проводили, а саму себя заставить тренироваться теперь Вере было тяжело. Большую часть времени она лежала на шконке, теребя в руках недоделанную Пауком лошадку, или перечитывая «Дзікае паляванне», или просто тупо уставившись в потолок. Так шли дни за днями, пока дневальный из числа тех, с кем она ходила в Ботаники, однажды не заглянул в казарму и с неподдельной тревогой сообщил:

— Стрелка, к тебе следователь.