Мурад-разбойник

— Гм… — слышитъ онъ уже болѣе ласковое, почти отеческое мычаніе, — видишь ли, сынъ мой: не въ обычаѣ нашемъ выдавать невѣрнымъ своихъ единовѣрцевъ и одноплеменниковъ; къ тому же ты щедръ, вѣжливъ, понимаешь, какъ надо обходиться съ людьми высокопоставленными. Но, сынъ мой, эти проклятыя невѣрныя собаки въ дѣлахъ, подобныхъ твоему, бываютъ ужасно настойчивы. Поэтому — чтобы не подвергать себя опасности, а насъ непріятности тебя выдать — сдѣлай, сынъ мой, милость: пропади куда-нибудь въ тартарары… Открыто твоего присутствія въ городѣ мы не желаемъ, но живи, сколько хочешь! А если будутъ намъ писать изъ Эривани, отписаться будетъ наше дѣло. Не знаемъ, молъ, такого, не видали, не слыхали, не понимаемъ, о комъ вы говорите, — ищите, коли можете, у себя, а у насъ нѣту…

— Господинъ! Богъ помянетъ доброе дѣло твое на послѣднемъ судѣ!

— Но! — лицо и голосъ судьи дѣлаются строгими. — Если ты вздумаешь продолжать здѣсь свои шалости… знаешь?

— Очень хорошо знаю, господинъ.

— Я велю обрѣзать тебѣ носъ и уши, потомъ тебя засѣкутъ плетьми до полусмерти, а наконецъ, уже полумертваго, повѣсятъ.

— И твой судъ будетъ правъ, господинъ. Потому что — такъ мнѣ и надо, если я, въ отвѣтъ на гостепріимство, подниму руку противъ братьевъ моихъ, какъ поднималъ ее на невѣрныхъ.

— Не о томъ рѣчь, — перебиваетъ судья. Дѣло не о вѣрныхъ и невѣрныхъ. Вообще, не смѣй шалить въ нашемъ околоткѣ. Армянина — и того не моги тронуть! Понялъ? А не то — уши, носъ, плети и секимъ-башка!

Но, замѣтивъ, что, при воспрещеніи посягать даже на армянское благополучіе, лицо Мурада исполнилось самаго тоскливаго недоумѣнія, судья прибавилъ:

— Ну, а ужъ если тебѣ не терпится, — ступай на турецкую границу… Тамъ это можно.

— Можно-то можно, — размышлялъ Мурадъ, уходя отъ судьи нищимъ пролетаріемъ, — но за то вѣдь тамъ, на турецкой границѣ, не однѣ овцы, а и волки живутъ: шайтаны-курды! Они смотрятъ на армянъ, какъ на свою законную собственность. Ограбить ихняго армянина — это значить залѣзать къ нимъ въ карманъ, чего они терпѣть не могутъ. У нихъ одно курдское племя съ другимъ дерется насмерть за право, кому изъ двухъ ограбить армянскую деревушку. Такъ чужой туда лучше ужъ и не суйся… Ухлопаютъ вѣрнѣе казаковъ и съ пущею охотою, чѣмъ армянина! И чего жадничаютъ? Какъ будто Богъ мало армянъ поселилъ на свѣтѣ? На всѣхъ бы добрыхъ мусульманъ хватило!

Въ концѣ-концовъ, Мурадъ прожилъ цѣлое лѣто мирнымъ гражданиномъ. Иной разъ въ немъ разгорались привычныя вожделѣнія, рука сама ползла къ горлу какого-нибудь купца, у котораго на поясѣ болтался богато нагруженный денежный кошель, но… раза два-три въ недѣлю онъ встрѣчалъ на рынкѣ или у входа въ мечеть судью, видѣлъ его черные колючіе глаза съ желтыми бѣлками — и, хотя судья какъ будто даже не замѣчалъ его, Мурадъ почему-то невольно читалъ въ черножелтыхъ глазахъ этихъ: носъ, уши, плети, висѣлица. И онъ бросалъ свои мечты объ армянскихъ поясахъ съ золотыми монетами, объ оправленномъ въ серебро оружіи и — съ глубокимъ вздохомъ — шелъ копать канавы для орошенія полей, снимать виноградъ, жать спѣлый хлѣбъ. Разбойникъ притворялся работникомъ, ибо — носъ, уши, плети до полусмерти и висѣлица для полумертваго, — съ такими перспективами не шутятъ…

Но вотъ пали холода, дѣло шло къ зимѣ. Пролетарій вспомнилъ, что у него за Араксомъ есть домъ и семья, разбойника потянуло къ своему углу, къ теплому очагу, къ красивой женѣ, къ ребенку.

— Иду въ Россію! — говорить Мурадъ пріятелямъ-поденщикамъ.

— Стало быть, жизнь и воля надоѣли? Ступай, дуракъ! тебя тамъ давно уже поджидаютъ. Заждались!

— Будто ужъ такъ, едва я ступлю за Араксъ, тутъ меня и поймаютъ?

— А почему тебя не поймать?

— Я знаю въ горахъ такіе закоулки, гдѣ не ступала русская нога.

— Такъ неужели ты возвращаешься въ Россію затѣмъ, чтобы прятаться по горнымъ закоулкамъ?

— Нѣтъ, — я хочу видѣть свою жену, сына, тестя, тещу…

— Ну, смотри, братъ!

— А что?

— Да — чтобы свои-то и не выдали тебя, какъ выдавали многихъ, многихъ… Не тотъ теперь народъ пошелъ. Это старики были крѣпки на расправу. А теперь — народъ жидкій: пригрозитъ начальство, — и выдадутъ.

— Какой вздоръ! Чтобы моя Буль-буль меня выдала?!

— Сама еще и ремень принесетъ — руки связать.

— Она? Да вы знаете-ли, изъ-за чего я на разбой-то пошелъ?

Мурадъ — персидскій выходецъ, родомъ татаринъ.

Пришелъ въ Pocciю на заработки, нажилъ денегъ, влюбился, женился. Жена оказалась изъ зажиточной семьи, балованная, капризная, хорошенькая, съ прихотливыми требованіями отъ, влюбленнаго безъ памяти, мужа. Хочетъ и кусокъ съѣсть послаще, и одѣться получше. Характера подтянуть бабу у Мурада не хватило. Что было накоплено раньше, прожили. Пошли дома исторіи, сцены, плачъ, попреки. Подай денегъ, подай нарядовъ, подай ожерелье на шею, перстни на пальцы! И, вмѣстѣ съ тѣмъ, то и дѣло указываютъ съ укоромъ — и жена, и теща, и тесть:

— Вонъ, посмотри-ка, какъ живетъ Гассанъ-бекъ: самъ въ серебрѣ, жена въ золотѣ, у всей родни шелковые бешметы.

— Но вѣдь Гассанка, говорятъ, грабитель! — отвѣчалъ Мурадъ, — онъ обираетъ людей по большимъ дорогамъ.