Муравейник

Из моей одноместной палаты открывался прекрасный вид из окна. Перед сном я часто подолгу смотрела на фонарные огоньки, свет которых казался мне слишком блеклым и далеким. Также мне разрешили взять с собой много личных вещей: мольберт для рисования, краски, холсты на подрамниках, книги… Кроме того в комнате были кровать, тумбочка с выдвижными ящиками и стул. Я хотела, чтобы Влад принес мне из дома зеркало, но в психиатрических больницах пациентам запрещено использовать колющие, режущие и бьющиеся предметы. Тем более что у меня с отражениями были связаны редкие галлюцинации. Еще мне, как и некоторым другим больным, разрешили носить свою домашнюю одежду.

Лечебница, окруженная березами и елками, располагалась в тихом и спокойном месте, рядом с небольшим озером. Прохожих и автомобили увидеть здесь можно было крайне редко. И, к моему удивлению, на многих окнах здания не было металлических решеток, которые раньше я часто видела в фильмах. Такие строгие меры применялись только к психам, склонным к суициду, например, или в палатах принудительного лечения, где лежали люди, совершившие опасные деяния в состояние невменяемости. Слава Богу, с такими я не встречалась. Другим – неагрессивным пациентам – просто не разрешали открывать окна нараспашку и сидеть на подоконниках.

Люди с тяжелыми психическими отклонениями очень странные: могут ни с того ни с сего выпрыгнуть из окна или потерять равновесие во время очередного приступа. Так что правила в больнице были установлены не просто так – ради дисциплины, а для безопасности пациентов и медицинского персонала.

Больным позволяли выходить на ежедневные прогулки в сад – дышать свежим воздухом, а также общаться друг с другом: в коридоре своего отделения, во время приема пищи или на групповых занятиях. Так что я частенько обедала с Клеопатрой или болтала с женой президента. Такими встречами могли похвастаться далеко не все. А мне повезло!

Расписание, по которому жили пациенты, тоже было. Мы ежедневно принимали лекарства, завтракали, обедали и ужинали, гуляли среди деревьев вокруг больницы и занимались психотерапией с врачами. Кроме того, мы посещали творческие уроки и трудились: рисовали картины акварелью, лепили из пластилина, убирали территорию вокруг здания лечебницы и ухаживали за садом. Мне все нравилось: кормили вкусно, я всегда была при деле, общалась с интересными людьми и могла хорошенько подумать о жизни и своем месте в ней.

Вместе с тем где-то в глубине души мне дико не хватало близких – сына и мужа – их объятий и улыбок, наших теплых, сердечных разговоров. Тяжело, когда единственный ребенок, которому ты отдал себя без остатка – разделял с ним радость и горе, баловал, обучал и безгранично любил, – вырастает и уезжает в другую страну… Арсений почти исчез из моей жизни. Как будто бы никогда и не был в ней… К Владу я испытывала нечто непонятное. С одной стороны, любила его и жутко по нему тосковала, с другой – ненавидела мужа всем сердцем и хотела раздавить его, как давят колеса автомобиля случайно упавший на дорогу фрукт. Чтобы сок брызнул во все стороны! Хотя бывали моменты, когда я забывала какие-то из последних событий своей жизни, и тогда ненависть к Владу уходила сама собой.

Навещал меня только муж. Но, спасибо, делал это ежедневно. Наш сын учился в США, и тогда Влад решил не посвящать его в случившееся, надеясь, что к лету все разрешится само собой. А близких друзей, кроме Руслана, у меня не осталось. С моим врачом нас, кстати, объединяло и общее предательство: Полина причинила мужу такую же боль, как и Влад мне. Поэтому во время наших с Русланом сеансов психотерапии мы часто общались и на личные темы.

В одну из таких встреч, которая проходила в маленькой комнате с большим окном, напоминающим мне арку, мой психотерапевт вновь не удержался и перевел разговор в другое русло – затронул личную тему. Мы сидели в мягких, кожаных креслах, друг напротив друга. Стены кабинета украшали картины пациентов. Многие из них изображали черепа, изувеченных людей, чертей и кресты, другие – наоборот: передавали свет, доброту, заботу о ближнем и тепло. Чаще всего больные рисовали автопортреты, и по их работам врачи с легкостью понимали, что творится в головах у этих людей.

Комната была залита лучами утреннего солнца. За окном слышалось щебетание птиц. Врач в белом халате и очках выглядел уставшим. Его лицо не выражало никаких эмоций, но при этом излучало спокойствие. Я же тогда была в приподнятом настроении и даже улыбалась. На мне были серые спортивные штаны и белая футболка с мордой котика на груди. Волосы я завязала резинкой в хаотичный пучок, поэтому пряди местами сбились в «петухи» и торчали в разные стороны.

– Знаю, это против всяких больничных правил – разговаривать с пациентом о таких вещах… – говорил Руслан. – Но ты мой единственный друг, Лоя. Нас обоих предали одни и те же люди… Больше никто меня не поймет.