Мысли сползали в кучу, ладони снова замерзли. Лобовое уже замело. Как в норе, подумал Михалыч. Или как в этой… у матери в животе. Только там тепло. Тепло и нормально, все условия. А здесь…
Михалыч достал зажигалку, нажал, поглядел на огонек. Огонек слегка качался и щекотал лицо теплом. Вспомнил, полез в сумку и достал свечи. В храм он так и не зашел, думал, в следующий раз. Все они были здесь, все пятнадцать. Михалыч зажег пять и укрепил перед собой. Одна тут же упала, Михалыч поискал ее внизу и вернул на место. Остальные оставил про запас. Стал глядеть на свечи. Заметил легкий пар от своего дыхания. Но от свечей шло тепло, обтекало щеки, лоб, нос и доходило до ушей. Если подержать ладонь над огнем, тоже чувствовалось. Михалыч поставил в мобильнике побудку на через час и прикрыл глаза.
Мать, Лена, рыбы – все мешалось в одну кучу. Выплыла елка на Ленинском, уже поставленная без него, украшенная лампочками. Под ней стоял Дед Мороз и беззвучно, как рыба, открывал рот, а неподалеку плясали разные персонажи. Михалыч приоткрывал глаза, видел расплывающиеся язычки, но ничего уже не понимал. С заднего сиденья что-то сказала мать, но повернуться и разлепить губы сил не было.
Последнее, что видел Михалыч, засыпая, был торопливый свадебный полет муравьев, виданный им в детстве. Муравьиные царицы и цари кружились и падали без сил на хвою. Некоторые снова взлетали – за добавочной порцией любви. Пекло солнце, освещая муравейник, как золотую гору; и конца этим муравьиным играм не было.