Мурена

И вот он, размякший, гладит ее по затылку, ощущая слегка дрябловатую от возраста кожу. Больше половины прожитых лет она провела с ним. Внизу веселится молодежь. Их тела покалечены, изломаны, зато кожа упругая и гладкая. Из-за этого Робер чувствует себя стариком. В уголках глаз жены он замечает паутинки тонких морщинок. В волосах кое-где серебрится седина. У него у самого на руке проявились какие-то коричневые пятна. Он думает о том, что у них будущего осталось меньше, чем уже прожитого прошлого, но это не пугает его. Ему выпала удача стать собой благодаря этой женщине, чувствовать, как изменяется его кожа, как он стареет и как стареет она, но его член все еще упирается ей в живот и может еще… Они вместе преодолели свой рубеж в этом шестьдесят первом году. Уже тридцать лет, как они знают друг друга. Они начали с нуля. Одно только желание помогало им строить здание их жизни на ровной площадке любви, укладывать кирпич за кирпичом, возводить этаж за этажом день за днем… Они и не могли окинуть взглядом весь ансамбль целиком. И вот все готово, и Робер ошеломленно смотрит на плоды трудов своих. Здание действительно велико, с ошибками, дефектами, трещинами, которые иногда и составляют сам строительный материал; но это не пугает Робера — он знает, что именно сквозь щели проходит свет. Я все равно опять выбрал бы ее, думает он, опуская руку за ее воротник, чувствуя ее позвонки. «Уобё», — снова произносит Джейн, и ему хочется стать мудрым и теплым. У него есть нормальный сын — ну или почти нормальный, — который танцует, пьет и веселится, как и все люди его возраста. Роберу хочется вернуться вниз, в мастерскую.

— Слышишь, смеются…

— Да.

— А теперь чокаются…

— Точно.

— Джейн, они сейчас будут танцевать. Я хочу взглянуть.

— И я тоже.

— Хочу убедиться.

— В чем ты хочешь убедиться?

— Что он умеет танцевать, как и любой другой человек.

— Так ты же не умеешь танцевать, Уобё, — смеется Джейн и берет его за руку.

Он становится перед ней на колени, чувствуя, как вибрирует пол от музыки и шума, что доносятся с первого этажа. Нежным, мягким движением он раздвигает ее ноги, стягивает с нее трусы, осторожно спускает их по ногам, ощущает руками округлость ее пяток. Затем он обнимает жену, прижимается к ней лицом, ощущая шелковистые волоски на коже, и вдыхает запах молока и земли.

Внизу танцы в самом разгаре. На следующий день Сильвия расскажет родителям, что там происходило — танцевали медленно и неуклюже. Это еще мягко сказано… И Робер подумает, что и танцы эти ненастоящие, как ранее он говорил о ненастоящем спорте, и Сильвия, поняв его, ибо хорошо знает отца, спросит: «А что такое для тебя танец?» Но не дав ему возможности сказать чепуху, сразу же ответит за него: «Танец — это не только красивые движения, не только внешняя красота, что важно, например, в моде — посмотри на платья и костюмы, которые шьются в нашем ателье. Нет, танец прежде всего это комплекс ощущений. Он виден со стороны, но живет внутри танцующего, понимаешь, папа? И это укрепляет веру в себя, это очень важно для каждого. И для них тоже…»

Франсуа наблюдает, как танцует Мугетт. Ему уже рассказали, что они устраивают танцевальные вечера в Сен-Клу; Мугетт обожает танцевать, она умудряется репетировать даже у себя в гончарной мастерской: стоит по полчаса на протезе (у нее отнята нога до середины бедра), разведя измазанные глиной руки. И сейчас они с Батистом (у того отсутствует половина предплечья) проходят тур вальса в духе «ча-ча»; оба сбиваются на счете, но им все равно.

— Самое сложное, — перекрикивает музыку Мугетт, — это поворот!

Она растягивает гласные на концах слов, ее речь чем-то напоминает произношение мадам Дюмон, в ней есть нечто солнечное, но это не подлинный южный акцент, заключает Франсуа, гласные более закрытые. Он хотел бы станцевать с этой смешливой и приятной девушкой танго, но ему нечем поддерживать партнершу. В разрезе платья виднеется новенький протез телесного цвета. Это немецкий, горделиво произносит Мугетт, от «Отто Бока». Последняя модель.

Мугетт родом из Тулузы. Ей двадцать три года, день рождения отмечает первого мая. «Да ты же и так знаешь», — говорит она, потягивая вино.

Франсуа нравится ее заразительная веселость, удовольствие, которое она получает от танца, движения.

— Да, я люблю танцевать. Плавание все же не так увлекательно. А тут вон как сердце бьется! Вот, послушай! — Она машинально пытается взять его за руку. — О, прошу прощения!

Девушка пригибает его голову к своей груди, и Франсуа послушно прикладывает ухо. Он слышит глухой шум насоса, качающего кровь, биение ее сердца.