Мурло

Гена вошёл комнату и, держа в руках подушку с одеялом, сказал Домрачёву: – Нинка храпит как танк. Я у тебя тут посплю? – Конечно, – обрадовался Домрачёв, переворачиваясь на спину. Он даже не подумал о том, что сам храпит. – Вдвоём веселее будет, – добавил он. – Веселее-веселее, – шёпотом пробубнил Гена, с тяжёлыми вздохами ложась на койку, придвинутую к окну. – Всё читает, – гордо сказал он, повернувшись набок и взглянув на полосу света. – Молодец дочурка у вас, – похвалил Степан Фёдорович. – Да, – протянул отец, – она у нас умница. Ладно, Степан, будем спать. Завтра рыбалить ещё. – Да-да. Давненько не рыбалил. – Ага, – зевая, протянул Гена и ритмично задышал носом. – Ну, давай, спи.

Домрачёв перевёл взгляд на потолок и опять замечтался. Он вслушивался во вздохи хозяина. Дыхание Гены покрывало тело Степана Фёдоровича мурашками. Он пытался ещё несколько раз заговорить с хозяином, но тот в первый раз ответил односложно, а в последующие и вовсе не отвечал. В итоге Домрачёв унялся, повернулся на бок и с улыбкой на губах уснул.

3

Катя сидела за письменным столом, держа в руках сборник рассказов Эрнеста Хемингуэя. Она была твёрдо убеждена, что он – сугубо мужской писатель. Ей не нравилась грубость его языка. Проводя уже третий вечер подряд за его сборником, наслаждения не получала, а, напротив, пересиливала себя и сама себе говорила, что во всяком деле нужно знать не всё, но многое.

Скрипучий стул твёрдостью и прямоугольностью выводил её из себя. Она пыталась читать, лёжа на кровати, но свет настольной лампы доходил слабо, а вытягивать провода из-за плотно прижатого к стене стола, чтобы переставить лампу поближе, не хотелось.

Катя часто отвлекалась на спокойный зимний пейзаж за окном. Она засматривалась на медленно падавшие в ореоле синего фонаря хлопья снега. Воздух был плотным. Девушка думала о рыбе-мече, которую жестокий старик никак не мог отпустить со своего крюка.

Вообще говоря, последние три вечера Катя проводила не так, как привыкла в последнее время. Уже несколько месяцев кряду она коротала вечера в семье Егора, её бывшего одноклассника. Теперь же они не виделись оттого, что он уехал в город на заработки. Егор обещал вернуться следующим днём, и Катя искренне его ждала. Не сказать, чтобы она была влюблена в него или любила его. Нет, она просто привыкла к нему, и он не был ей противен. Человек он был мягкий, добрый, неконфликтный. «Не мужчина, а облако в штанах». Катерина на Егора благотворно влияла: он боготворил её, преклонялся перед ней и от своих чувств сам становился лучше. Она заставила его начать читать, чтобы им было что обсуждать; всякий раз, когда он неправильно произносил слово, она одёргивала и поправляла его; первое время бывало, что он при ней позволял себе отрыжку, – она и тут вышколила его, отучила от этой привычки. Егору нравилась Катина забота, он умилялся ею, этой заботой, но всерьёз её никогда не воспринимал. Он и представить себе не мог, что Катя держалась не за него, а за образ, который она пыталась из него вылепить. Он слепо любил её, а она его не любила и полюбить бы не смогла: природа не так устроена.

Его родителям она нравилась. Вечерами они все вместе сидели за чаем и разговаривали. Им нравилось, что Катя, в отличие от Егора, ими не пренебрегает, искренне ими интересуется, много говорит, спрашивает, рассуждает. Сын же нетерпеливо крутился на стуле, качался, пытался перебивать девушку и родителей, слишком глубоко погружавшихся в рассуждения. «Нам ехать ещё», – оправдательно говорил он, и родители начинали виновато лепетать, вставать с мест и жаловаться на начинавшуюся старость. Катя извинялась перед ними за Егора и всячески опротестовывала слова о том, что они стары, надоедливы и не дают покоя молодежи. В итоге соглашались, допивали чай, после чего Катя и Егор уезжали: когда на дискотеку, когда в город, когда в кафе, когда в какое-нибудь просто красивое место.

В машине Катя ругала Егора за его отношение к родителям, а ему всё это казалось игрой, затеваемой ею для того, чтобы он чувствовал себя виноватым и извинялся. Он, исполняя свою роль извиняющегося, набрасывался на неё с жаркими поцелуями, и она замолкала. Счастливая, она более не поднимала эту тему и говорила лишь о нём и себе.

Так проходила Катина жизнь. Думать о своём в последнее время она попросту не успевала. Егор, казалось, насытил её жизнь досугом, но в Кате постепенно пробуждалась жажда большего, и она всё чаще становилась чем-то недовольною.