«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

дальше. Двухпудовую бомбу пускаю в тяжелую батарею. Попал чуть за ней, шагов на сорок. Поворот направо, вдоль

батарей. «Павлик, бей их!» Павлик строчит. Выбрасываю одну за другой все бомбы. Заметил несколько хороших

попаданий, остальных не видал. Ну, да тут так тесно, что кому-нибудь попало. Дальше видны склады, но бомб уже нет.

Хватаю пулемет, показываю пулеметчику Воробьеву — «Бей!». И вот в три пулемета строчим, строчим...

Поворачиваем, опять бьем. Огонь почти прекратился. Тишина, только глушат пулеметы. И — «Стой, на своих

выходим!» Ну и поработали!

Оказывается, могла быть драма. Я посылал Воробьева к Панкратьеву с просьбой повернуть на Соснув и дальше на

Гудынку. В это время у самой кабины и перед ней хлопается шрапнель. Панкратьев и Воробьев около него оба оглу-

шены, не слышат друг друга, и так несколько минут. Есть и забавное. Когда выходили на Раковец, внизу масса розо- во-

белых разрывов. Пока что их не слышно, и они проплывают под кораблем. Воробьев смотрит в люк и спрашивает:

—

Ваше Высокоблагородие, что это?

—

А это, — говорю, — война. Нас обстреливают.

—

Ата, — говорит.

Особенно старалась по нас отличная батарея, стоявшая в Хатках около Соснува. Пришли домой. Панкратьева тошнит, и

шум в ушах. Воробьев жалуется на тяжесть в голове. Я лично ничего не испытал особенного, так как был в середине

корабля и только секунды две не слышал моторов. Интересно отметить первую встречу нас на Руднике и сравнить с

последующими нашими полетами туда же. Но об этом ниже. Дома застаем пакет. Спешно просят сфотографировать

Командир 2-го корабля штабс-капитан Панкратьев, стоит второй слева.

исходящий угол Язловца от гипсовой мельницы до южного предместья включительно. Просят нас,

так как легкую авиацию уж очень сильно обстреливают и уже один аппарат подбили. Ладно, завтра идем.

Сговариваемся, готовимся. Да и на Гудынку-то должен был идти 13-й, но почему- то не мог. На съемку идти

ему даже и не предлагаем. 5 мая забираем бомбы в 10 и 20 фунтов и идем мимо Язловца. Пристреливаюсь по

окопам. Конечно, по обыкновению посадил бомбу в окоп. Идем дальше. Только стали идти в тыл, посыпала

шрапнель. Идем на Лещанце — Сороки. Разбиваю двумя бомбами какие-то два домика с красными крышами в

дер. Лещанце. При этом один загорелся и горел белым дымом. Дальше какие-то обозы. В дер. Сороки целей

нет. Идем обратно. Убираю прицел, освобождаю люки, уступая их фотографам. Фотографируют двое:

Колянковский и моторист Терентьев. Иду к дверям, волоку туда же оставшиеся бомбы. Подходим к Яз- ловцу.

Я вижу две батареи, которые опять начинают стрельбу по нас. Жду, когда примерно подойдем к ним, и

начинаю их угощать бомбами. Бросал в двери, не пользуясь прицелом. Выкинул бомбы и схватился за

пулемет. Показал Павлику батареи, и мы сыпем без перерыва. Устраиваем «сыгровку». Павлик строчит, я

меняю обойму. Вижу, что Павлик сейчас перестанет, и я начинаю. В это время Павлик кончает обойму, меняет

ее и тоже вступает. И так треск непрерывный, то двойной, то одиночный. Пулеметы работают идеально.

А что это? Пляска шрапнели совершенно прекратилась. Ни одного выстрела. Фотографы уже

работают. Мы величественно плывем с одного конца участка на другой. Поворачиваем опять, проходим

участок, опять поворачиваем и идем вдоль окопов. Мы все стреляем, бьем куда попало. А немцы точно

умерли. Ни одного выстрела. Как же так? Это бомбы да пулеметный огонь их проняли. Радуемся, хохочем.

«Что же ты этих мало посыпал?» Успевает попасть всем.

Съемку производим совершенно без всякой помехи, спокойно, как у себя на аэродроме. А туда шли,

были даже пробоины. Справляюсь у фотографов, кончили ли работу. «Давно все сняли, и раза по три». Вижу,

что Панкрат нетерпеливо оборачивается. Машу ему рукой, что, дескать, можно идти домой. Идем домой,

огонь из пулеметов прекращаем.

Начинаем приборку корабля, так как из-за множества гильз трудно ходить. Сперва выбрасываю

несколько горстей. Потом вспоминаю, что можно кого-нибудь до смерти перепугать внизу. Да и Эскадра

просит присылать пустые. Сметаю их на закрытый предварительно прицельный люк. Все же они откуда-то

опять появляются и катаются под ногами в подавляющем количестве. Колянковский, окончив

фотографирование, отправился назад, разлегся на лежанке

Штабс-капитан С.Н. Никольской, автор мемуаров, с Великой Княгиней Марией Павловной.

и благодушествует. Вынул из кармана газету и, лежа, ее читает. Нас с Павликом это возмущает.

Начинаем бомбардировать его стреляными гильзами. Одна попадает в газету. Колянковский вскакивает и

ругается:

— Что вы делаете, черти? Пенсне разобьете! Уверяем его, что во время полета читать газету непри-

лично, и усаживаем около двери на патронном ящике. Болтаем. Хорошо! Дело сделали, идем домой. У

моторов малый газ. Можно свободно болтать, и мы, точно у себя на балконе, собрались у дверей. Терентьев

сидит рядом с Панкратьевым и учится управлять. В воздухе тихо, и на малом газе корабль идет как-то

особенно плавно, можно надолго бросать управление. Вот и дома. Садимся.

Проявляют фотографии. Пока пьем кофе, приносят уже первые снимки. Расшифровываем,