«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

Язловцем. Но тут уж не до того. На меня яростно накидываются батареи и бьют почти исключительно

бризантными. Разрывы все ближе и ближе. Вот поравнялись, вот уже два лопнули впереди. Надо менять курс,

а то попадут.

Раз! Резкий крен налево, выравниваю, и чуть направо курс. Сразу отошел метров на 200 левее. Да и

действительно пора: на том месте, где мы должны были быть, развертывается громадный букет — залп не

менее чем в 20 штук сразу. Показываю букет Комелову и объясняю ему маневр. Да, но теперь-то я уже зашел

куда следует и сейчас возьму вас, голубчиков, в переплет. А главное — успел всех вас рассмотреть. Ну теперь

держитесь! Вызываю Юшкевича, показываю две батареи:

—

Видел?

—

Видел.

—

Извольте попасть!

Выворачиваюсь против ветра и аккуратно нанизываю на нить. «Комелов, как только сбросят, сейчас

же скажете!» Сбросили, поворот. Вот новые две. Опять вызываю Юшкевича.

—

Смотри, между батареями городки пехоты. Хлестни их серией, чтобы попало пехоте.

—

Есть, будет сделано.

Сбросили. Юшкевич прибегает, сообщает, что попали. Огонь почти прекратился. Накрываем еще

одну и с радостью видим, как, никем не тревожимые, выходят на позицию Клембовский и Башко. Немцев в

воздухе и помину6 «Муромцы» в бою

1 29 нет. При подходе видели вдали несколько аппаратов, но они

сразу куда-то запропали.

Все благополучно, можно идти домой. Наши залились из пулеметов и хлещут кого попало. Посадил

Комелова за штурвалг а сам пошел в задний люк, поблагодарил истребителей и отпустил их, показав, что иду

домой. Сегодня все довольны. Немцы даже не думают приставать к нашей «великой армаде», да, верно, и

шаровский урок им не даром обошелся: после каждого такого афронта они некоторое время скромничают.

Клембовский очень доволен, что почти избавился от артиллерийского обстрела, тем более что он видел, как

впереди на мой корабль накинулись батареи и неистово старались убить.

Прорыв удачен. Наши на почти 100-верстном фронте взяли четыре линии окопов. На южном участке

продвинулись на 30 километров, взяли Галич и Калуш. Но остановились и, найдя в линиях резервов спирт,

перепились. Теперь пытаются сменой частей восстановить порядок, хотя надежда слаба. Многие части

митингуют и наступать не хотят. Успех объясняется исключительно отличной артиллерийской подготовкой.

Действительно, батареи стоят в некоторых местах чуть ли не в шесть рядов.

Завтра летит первый раз Середницкий. Полечу и я. Он будет бить Бржезаны, я пройду несколько

глубже в тыл. В случае чего прикрою его, а то у него совершенно молодой экипаж.

Утром 19 июня вылетаем. Середницкий первым. Я за ним, так как я быстроходнее, и, когда у него

выйдет высота, я уже успею перейти позиции раньше него. Кстати, приведу с собой истребителей.

Не тут-то было. Над противником сплошные облака. Середницкий поворачивает, повернул и я.

Сажусь первый. За штурвалом Гаврилов. Он делает посадку уже четвертый раз. Аэродром что-то затянут

туманцем. Мне это не нравится. Говорю Гаврилову:

— Давай я сяду за штурвал и буду садиться со стороны леса.

— Нет-нет, ничего, и так сядем.

Почему-то согласился на это. Садимся. Вдруг туманец раздуло, и вижу, что мы мажем прямо в корни

деревьев. Поворачивать поздно. Остается давать полный газ и идти на перетяжку. Дали полный. Но увы!

Оказывается, идем по ветру и перетянуть не успеем. Перед самыми верхушками Гаврилов затягивает, сколько

можно, корабль. Но скорость уже 75, уже цепляем за верхушки деревьев, конец... Кричу назад мотористам:

«Держи бомбы!»

Больше ничего не помню. В памяти остались треск и грохот. Следующее мгновение: Гаврилов лежит

калачиком на стеклах; я лежу на обломках стула и грудью упираюсь в исковерканный штурвал. Оглядываюсь

направо и налево, вижу крылья. Мелькает мысль: регулировка цела. В этот момент замечаю зловещие огни у

моторов. Горят карбюраторы. Вскакиваю и кричу: «Огнетушители!» Кабина стоит наклонно вперед и до земли

не дошла. Ясно слышу журчание бензина, текущего из разбитых баков. Помогаю подняться мотористу,

придавленному свалившейся бомбовой кассетой.

В это время со странным гулом взвивается пламя и окружает кабину. Внутри еще пламени нет, и путь

к дверям свободный. Один за другим спрыгиваем из дверей на землю. Прыгать приходится с двухметровой

высоты. Начинается стрельба пулеметных патронов на верхней площадке. Вспоминаю про бомбы, кричу:

«Удирай все! Сейчас бомбы рваться начнут!» Наши побежали, побежал и я. Отбежав шагов 60, чувствую, что

задыхаюсь. Пошел шагом. Подбегает моторист и берет меня под руку. Мы делаем еще несколько шагов и

видим яму. Спускаемся туда и садимся.

Страшный грохот, и вихри взрыва проносятся над нами. Мы оба прижались к земле. Начинают

сыпаться обломки. Когда дождь обломков прекращается, мы встаем и выходим на аэродром. Не могу больше

идти, задыхаюсь окончательно. Сажусь и кашляю сгустками крови. С поля на автомобиле подкатывает

Смирнов. Наши меня окружают, усаживают в автомобиль и везут в Чортков, в госпиталь.

Меня укладывают в той же палате, где лежит раненный третьего дня Казаков. Он немца сбить-то