Мушкетёр Её Высочества (СИ)

— Ты ведь меня поцеловала, а потом я пошёл готовить тебе кофе ... — краснея, сказал Ламбре, показывая на чашку, стоящую на его столе: — ... вот.

Чашка с недопитым кофе, действительно, стояла на столе у Гильберта Ламбре. Тот хотел её взять, но был остановлен окриком Броннера:

— Не трогать!

Удивлённые сотрудники уставились на него, а он, взяв чашку за края через платочек, поднял её и сообщил:

— Там могут быть отпечатки преступника.

— Ты с кем тут без меня целовался? — наседая на Ламбре, зашипела Шанталь.

— С тобой ... — удивлённо сказал Ламбре, понимая, что сказал что-то не то. Шанталь со всего маху влепила ему оплеуху, и бедный Ламбре вторично отступил в угол кабинета.

— Скажите, Ламбре, — спросил Броннер, — а вы не заметили в «той» Шанталь, что-либо необычное.

Ламбре, оглядываясь на Шанталь, сказал:

— У неё были какие-то другие глаза.

* * *

Наступил декабрь, а жизнь в Гуляйполе текла своим чередом: батько Махно объявил село столицей свободной державы и создал революционный штаб, где пропадали все главные махновцы, если не были заняты налётами на близлежащие сёла и города.

Даша и Вера проводили время с Ниной, а Семён пропадал в мастерских, так как кроме военной техники пришлось ремонтировать и всякие сельские механизмы: сеялки, веялки и, даже, править бороны тащили к нему. В военных трофеях Махно появились два автомобиля, а так как доморощенные шофёры не управлялись с рулями, то после аварий Семёну приходилось ремонтировать и их, благо знаком был с машинами не понаслышке.

Кроме того, однажды Семён уехал вместе с Махно, а приехал через неделю: рассказывал, что ездил к Петлюре и договаривался насчет нейтралитета войск Махно и петлюровцев. Как оказалось, из того ничего не вышло и Махно послал Марусю Никифорову сойтись с большевиками Екатеринослава, находящимися в подполье, чтобы совместными усилиями выбить петлюровцев из города.

Однажды к Семёну пришли два Лева, Голиков и Зиньковский, которые долго его расспрашивал, но ничего не сказали и ушли. Семён знал, что они из махновской разведки, но его особое положение сослужило ему службу и его не тронули.

Как-то в мастерскую завернул Махно на тачанке и крикнул Семёну:

— Садись.

Семён, как был в кожаном фартуке, не переодеваясь, забрался в тачанку, и кони понесли их за село, где ещё издали Семён увидел самолёт, по контуру напоминающий английский «Sopwith». Семён не ошибся в марке и с удовольствием рассматривал двухместный самолёт. Невдалеке, переминаясь с ноги на ногу, стояли его два бойца, а на земле лежал труп.

Оказалось, что бойцы выстрелом перебили бензиновую трубку двигателя и самолёт сел в поле. Но вот чего не простил батька бойцам, так это то, что они тут же пустили лётчика в расход и принялись дербанить самолет. Подоспевший на коне Лёва Голиков, отстегал бойцов нагайкой, а сам поскакал докладывать Махно.

Батька даже не глянул на провинившихся, а сразу потянул Семёна к самолёту.

— Можешь починить? — спросил он, и Семён утвердительно кивнул головой. Махно даже просиял от радости, и это спасло жизнь упавшим на колени бойцам.

— Батьку, ми ж не знали, що ця бісова холера тобі треба, — поднял простоволосую голову крестьянин-боец. Махно пару раз хлестанул нагайкой по их спинам и сказал:

— Если кто хоть пальцем тронет самолёт ... — он не договорил, но бойцам стало понятно. Семёна отвезли в мастерскую, где он собрал инструмент и материалы, погрузил на телегу и поехал к самолёту.

Когда, через пару дней, двигатель с приятным рокотом завелся, присматривающий за Семёном Лёва Зиньковский побледнел и сказал:

— Не вздумай на нем убежать – пристрелю.

— Садись, — сказал Семён и двухметровый Лёва залез на заднее место. Семен сел за штурвал и крикнул Лёве: — Пристегнись.

— Я тебя держу на мушке, — сообщил Зиньковский, но по его белому лицу было видно, что боевой дух разведчика переместился в район кобчика.

Семён прибавил обороты, и самолёт медленно стал разгоняться. Ошарашенные часовой Григорий, тот же самый, который подстрелил самолёт, не знал, что делать: то ли стрелять в Семёна, угонявшего самолёт, то ли оставить всё, как есть, тем более заместитель начальника разведки летит вместе с Семёном.

Когда самолёт взлетел вверх и Семён радостно пошевелил крыльями, то увидел внизу несущуюся к временному аэродрому тачанку, в которой стоял батько Махно и что есть силы хлестал лошадей.

Сделав над деревней круг, Семён зашёл на посадку и виртуозно сел, несмотря на то, что летал второй раз в жизни. Когда он вылез из кабины, подлетевший Махно грохнул шапку об землю и что-то сказал срывающимся голосом, а потом тут же обнял Семёна своими клешнями.

Вывалившийся из второй кабины Зиньковский, где-то потерявший свой маузер, едва отбежал на несколько шагов от самолёта и, под смех собравшихся бойцов, опорожнил желудок от обильного обеда.

Махно залез на самолёт и оттуда начал рубить слова, то тихо, то громко, а застывшая толпа вокруг во все глаза смотрела на своего вожака, и Семён понял, что никакая власть не в силе свергнуть Махно, пока живы люди слышавшие его.