Мушкетёр и фея

Мик без лишних слов изложил Сонин рецепт и протянул запечатанную старинным пятаком бутылку. Симка и Соня в это время робко топтались сзади.

Станислав Львович озадаченно, по-мальчишечьи, почесал гладкую седую прическу.

— Ну, вы фантазеры… Уэллсы и Александры Беляевы…

— Ага… то есть да, — Симкиным голосом сказал его внук. — А чего? Ты попробуй. Хуже все равно не будет. Вот, мы и трубочку нашли, чтобы удобнее воздух сосать…

Станислав Львович хмыкнул, показывая, что не для него, старика, такие ребячьи выдумки.

— Вы вот что… оставьте все это здесь и гуляйте. Я… подумаю.

Через час Мик, уже один, снова проник в комнату деда. Бутылка была распечатана и стояла на полу. Крошки сургуча и стеклянная трубка валялись на столе. Дед спал, отвернувшись к стене. Дышал он без хрипов.

Мик осторожно взял бутылку с половицы…

На улице Соня велела:

— Теперь едем на берег. — Она часто бывала такая: спокойная, но решительная.

И они поехали на своем велосипеде. На то место, где когда-то стояла беседка и где реалисты Стасик Краевский и Женя Монахов полвека назад дали друг другу клятву.

Симка, Мик и Соня никакой клятвы не давали. Просто Мик вынул из-под рубашки бутылку, а Соня достала из подвешенной под рамой сумки для инструментов комок почтового сургуча. Из кармана своих клетчатых мальчишечьих штанишек извлекла спичечный коробок.

— Миксы, а пробку вы сделали?

Симка покачал на ладони вытесанную из куска сосновой коры (того, что нашел в июне на берегу) пробку с широкой плоской головкой — специально под печать.

Они постояли рядом, посмотрели на заречные дали. Облака были похожи на те, что в прошлом году Симка видел над Москвой-рекой. Не тяжелые, предосенние, а летние бело-желтые груды. Под облаками пестрели крыши Заречной слободы и сверкали окна нового пятиэтажного квартала. А дальше зеленели луга, отражали солнце озёра и синел гребень дальнего леса. Кузнечики рассып а ли по травам стеклянную дробь.

Мик помахал бутылкой над головой — чтобы в нее сквозь широкое горлышко вошел этот прибрежный воздух нынешнего ясного дня — 30 августа 1960 года. Потом они вставили пробку, сели на корточки и, зажигая спичку за спичкой, стали обливать горлышко с пробкой расплавленным сургучом. Конечно, не обошлось без происшествия — сургуч капнул Мику на ступню, между ремешками сандалии. Мик заверещал.

— Тихо. Сейчас обработаю, — сказала Соня.

— Сначала печать, — мужественно решил Мик.

Старинная печать парохода «Полюсъ» оттиснулась аккуратно и четко — до последней буковки. Еще бы! Ей ведь давным-давно не приходилось ощущать сладкий вкус горячего сургуча…

Потом они ехали по заросшей мелкими ромашками обочине. Симка вертел педали, Соня сидела перед ним на раме, а Мик трясся сзади, растопырив ноги с белой маркой пластыря на босой ступне (снятой сандалией он размахивал в воздухе).

Дома у Симки они спрятали бутылку и печать в тайник — до лучших времен. До каких, они пока не знали.

Мик озабоченно переступал синей пыльной сандалией и голой ступней. Вздыхал и хмурился.

— Болит? — Соня посмотрела на пластырь.

— Не болит… Я думаю: как там дед?

…Дед Станислав Львович спокойно спал у себя в комнате. Ему снилось, что он и Женька Монахов — без надоевших форменных косовороток, босые, в подвернутых штанах — бегут вдоль реки, по краю солнечной воды, а посреди русла шлепает гребными колесами белый и сверкающий начищенной медью пароход «Полюсъ».

Так, по крайней мере, хочется думать автору…

Неизвестно, помог ли Станиславу Львовичу воздух давнего детства или просто болезнь решила смилостивиться и ослабить хватку. Возможно, и то и другое. По крайней мере, кашлять Микин дед стал не так часто и жестокие приступы не повторялись.

И умер Станислав Львович Краевский не от астмы, а от сердечного приступа. В шестьдесят восьмом году, когда по радио трубили, как доблестные советские танки вошли в Прагу. Впрочем, танки могли быть и ни при чем, просто здоровье такое и возраст… И случилось это уже за рамками романа. Правда, еще до эпилога…

ЭПИЛОГ Крейсерский швертбот «Лисянский»

Вообще-то можно было эпилог и не писать. Но раз уж автор вздумал дразнить читателей всякими совпадениями (которых «не бывает в жизни»), то надо вести рассказ до конца. Тем более что это было.

Пожилой речной тепловоз «Камалес» в пути не раз «страдал машиной» и вынужден был вставать на якорь в стороне от фарватера или притыкаться к каким-нибудь случайным пристаням. И вот очередной раз он встал у ветхого деревянного причала выше волжского города Плёс — для «краткого текущего ремонта». Хорошо хоть, что груз был не срочный…

«Камалес» принадлежал к классу «Река-море» (хотя в море никогда не совался). Вначале был он лесовозом, потом его переоборудовали под перевозку контейнеров. А название осталось почему-то прежнее, «лесное».

— Имейте в виду: не «Кам а лес», как иногда талдычат безграмотные сухопутные жители, а «Кама-л е с», — втолковывал Серафиму и Андрюхе помощник старшего механика Владимир Фатунов (для друзей — по-прежнему Фатяня).