Муся

Дело в том, что приятель, с которым мы рассорились, первым же ко мне и обратился. Это он виноват был в нашем разрыве. Он позволил себе двусмысленную колкость по поводу того, что я на женский счёт живу. Этого стерпеть я не смог и ответил ему, сознаюсь, довольно грубо. Дошло чуть не до драки, и расстались мы с ним совершенными врагами. Однако ему приспело, и он сам явился ко мне. Он просил меня забыть всё зло и помочь ему вернуть домой младшего брата. У него и с братом вышла какая-то ссора – этот человек ни с кем не мог ужиться, даже с родным своим братом. Его брат ушёл из дому. Где он обитал вот уже несколько дней, было достоверно известно, но вернуть его домой пока никому не удавалось. А между тем дома у них из-за этой истории воцарился сущий ад. Само собой, что домашние обвинили во всём моего приятеля, то есть старшего брата. Прежде всего, именно потому, что он старший. А кроме того, я думаю, все знали про его неуживчивость. Младший брат моего приятеля был несколькими годами и меня моложе, но учился вместе со мною на курсе. Я и с ним приятельствовал и даже некоторое влияние на него имел, как на младшего. Вот потому-то, прочие средства испробовав, ко мне прибегли, на меня, как на миротворца понадеялись. Блаженны миротворцы! Мне, признаться, и дела не было до их взаимоотношений, пусть себе грызутся. Хоть бы и навсегда разошлись, мне-то что... Про себя я даже и позлорадствовал. Но тут же и поприще своё различил. Понял, что случай представился проявить себя. Согласившись мирить двух братьев, оскорбления-то я не простил, а только вид сделал, будто забыл его совершенно. Про себя же я рассудил так: пусть все увидят, что я готов простить обиды и унижения и по первому зову броситься на помощь к врагу. Пусть увидят, что я умею отвечать добром на зло, потому что сам незлобив; пусть знают, что не опущусь я до недостойной мести. Другими словами, я хотел их всех удивить, раздавить и уничтожить своим величием. Ещё только предвкушая, я ликовал. А ведь предстояло и само примирение, в коем не сомневался я ни на йоту и знал, что лишь удастся, триумфом моим обернётся, торжеством над врагами моими.

Но когда я поделился этими соображениями с подругой, то и сам был уничтожен и раздавлен. Вот здесь-то она проявилась вполне. Как она вдруг взялась обличать меня! Что именно, какие слова она говорила, я сейчас не помню. Что-то вроде того, что я эгоист и добро напоказ делаю, а такое добро ломаного гроша не стоит. Что я только того и хочу, чтобы унижение приятеля своего усугубить и унижением этим насладиться, а в придачу и самому бескорыстным героем выставиться. Ведь знаю же я, что он и так гордостью своей поступился, придя ко мне, что непросто ему было на такой шаг решиться. Так зачем же мне охота его мучить, что за радость издеваться над человеком и без того униженным.