Мускат утешения (ЛП)

Он вручил Стивену аккуратный канцелярский лист, на котором имена и адреса были подчеркнуты красным, и продолжил:

— Что до списка Бондена, то, боюсь, здесь новости не столь хорошие. Двое не прибыли, умерев во время плавания. Один скончался здесь от естественных причин, один сбежал и то ли умер от голода в буше, то ли убит аборигенами, а двоих послали на остров Норфолк.

— Это где?

— Далеко в океане, по–моему, около тысячи миль. Исправительная колония, которая должна запугать местных каторжников. С ними так дурно обошлись, что они больше не в своем уме. Что до остальных, то некоторые все еще в назначенных слугах, некоторые — на условном. Вот документы. Но что до Колмана, сэр, то мне жаль сообщить, что дела его очень плохи. Он все время пытается сбежать. Последний раз вместе с тремя другими ирландцами. Один из них услышал, что если пройти достаточно далеко на север, то дойдешь до реки, не очень широкой и не очень глубокой, а на другом берегу ее — Китай, где люди добрые и можно найти «индийца», чтобы добраться домой. Их поймали аборигены полумертвыми от жажды и голода, и вернули за вознаграждение. Один из них умер от порки. Колман свою порцию пережил — дважды по двести кнутов, и его бы отправили в колонию, если бы не вмешательство доктора Редферна. Он сказал, что для него это значит смерть, так что его отправят в усадьбу на берегу Параматты вместе с полудюжиной других каторжников. Мистер Пейнтер рассказал, что это считается чуть лучше исправительной колонии, но не сильно, поскольку усадьба принадлежит мистеру Марсдену. Он священник, и его зовут «Отец Зверь» — так он любит пороть своих людей, особенно ирландских католиков. Мистер Пейнтер не думает, что Колман продержится хотя бы год.

— Где он сейчас?

— В больнице в Дауэс Пойнт, сэр, это на северном берегу бухты.

— Когда его отправят?

— О, да в любой момент в ближайшие недели. Клерки такими вещами занимаются как вздумается.

— Кто такой доктор Редферн?

— Что ж, сэр, наш доктор Редферн. Доктор Редферн из Нора. Но вы его не вспомните, сэр, будучи, если позволите, слишком молодым моряком. А вот капитан его должен помнить.

— Я знаю, что в Норе был мятеж в девяностом седьмом, вслед за беспорядками в Спитхеде.

— Да. Ну что ж, доктор Редферн сказал мятежникам собраться вместе, быть едиными. За это военный трибунал приговорил его к повешению. Но через какое–то время его отправили сюда, а сейчас полностью помиловали. Спасибо капитану Кингу. Я служил под его началом на «Ахиллесе». Здесь доктора любят — самая обширная практика в Сиднее — но особенно заключенные. Для них у него всегда найдется доброе слово, большую часть дня всегда проводит в больнице.

— Спасибо, мистер Адамс. Я вам очень признателен за все это беспокойство и уверен, что никто другой не смог бы добиться таких результатов. Это деликатные переговоры, одна фальшивая нота могла бы оказаться фатальной.

Адамс улыбнулся и поклонился, но не запротестовал, и Стивен продолжил:

— И я искренне рад за то, что здесь есть человек, подобный доктору Редферну. Вы когда–нибудь видели подобное место?

— Нет, сэр, не видел. И не ожидал увидеть раньше, чем в аду. А вот, сэр, мой отчет о тратах, а вот…

— Пожалуйста, не надо, мистер Адамс, и добавьте это, — Стивен передал иоганнес, — к тому, что могло остаться, и, если вы считаете это приемлемым, угостите Пейнтера и его более–менее респектабельных коллег лучшим обедом, который можно позволить в Сиднее. Такими союзниками пренебрегать нельзя.

Когда Мартин вернулся вечером на корабль, то нес сверток, содержавший надежду Джона Полтона если не на славу и богатство, то хотя бы на побег, на билет домой в мир, который он знал, в свободу плыть по волнам человеческого существования.

— Капитан вернулся?

— Нет. Он прислал мне сообщение, что заночует на Параматте. Спускайтесь и усаживайтесь, поужинаем вместе. В кают–компании никого. Не сомневаюсь, что это книга вашего друга.

— Ну, вот первые три тома. Я не должен их испачкать или помять страницы, если мне дорога жизнь. А вот четвертый, кроме последней главы. Бедняга, он так мучается по поводу окончания. Боюсь, что без некоторого воодушевления у него так ничего и не получится. Его кузен считает всю художественную литературу аморальной. И знаете, Мэтьюрин, этот самый кузен не вполне нормальный. Не только отвергает литературу за лживость, поскольку это скопище вранья, но еще и в кухне не дозволено держать перец и соль, дабы не будоражить ощущения. Бедный Джон вынужден уносить скрипку за пределы слышимости, прежде чем даже настроить её. Более того, кузен не дает ему денег — но это я уже сплетничаю. Он приглашает нас на обед в воскресенье, и предполагает, что мы сможем сыграть что–нибудь знакомое всем, например, квартет Моцарта ре–минор, о котором мы говорили. Приглашение это я принял не без неуверенности, поскольку мое исполнение, как мне известно, в лучшем случае посредственное.