Мускат утешения (ЛП)

Однако Макмиллана монополия пока не превратила в прагматичного скота. Всю душную влажную ночь они с Ахмедом провели возле Стивена, обмахивали его, приносили воду из прохладной глубины колодца и осторожно покачивали гамак. А перед рассветом над морем зародился обещанный восточный ветер, несущий прохладу, и они с удовлетворением увидели, что больной погрузился в глубокий спокойный сон.

— Полагаю, сэр, он может быстро поправиться, — сказал Макмиллан, когда Джек кивком вызвал его из палатки. — Лихорадка спала с обильным потоотделением, так же неожиданно, как и началась. Если сегодня он спокойно полежит, время от времени попивая отвар, назавтра вполне сможет встать.

Стивен ошибался, полагая, что в лагере, полном моряков, не будет тишины и покоя — когда в утреннем небе ещё горели звёзды все они в молчании и на цыпочках выскользнули со своим скудным завтраком. На месте остались только несколько человек, чья работа почти бесшумна — команда изготовителей канатов со своими обрывками, шнурами и колесом, канонир, готовый ворошить свой порох, как только солнце даст хоть небольшую надежду его подсушить, парусный мастер, который уже добрался до кливера, и Киллик, намеревавшийся проверить гардероб доктора (Ахмед не умел управляться с иглой), и — славная работа — отполировать всё капитанское серебро.

Поэтому, когда незадолго до полудня Стивен выбрался из палатки, вокруг стояла странная и неестественная тишина. Макмиллан отправился на камбуз, чтобы должным образом позаботиться о бульоне. Ахмед ушёл ещё раньше поискать молодых свежих кокосов. А Стивен, направлявшийся в нужник, чувствовал себя вполне здоровым, хотя и до смешного слабым.

— Надеюсь, вы в добром здравии, сэр, — хриплым шёпотом приветствовал его главный канонир.

— Спасибо, мистер Уайт, мне гораздо лучше, — ответил Стивен. — Должно быть, вы очень рады этому прекрасному сухому ветру.

В ответ главный канонир проворчал, что теперь он, возможно, сумеет собрать это в бочку за пару дней. Потом добавил, гораздо громче и увереннее:

— Однако, вам не следовало подниматься и ходить в ночной рубашке, когда дует восточный ветер. Надо было окликнуть меня, а я бы заставил бы этого ленивого хрена Киллика принести посудину.

Главный канонир, как и доктор Мэтьюрин, являлся уоррент–офицером, хотя и не входил в круг офицеров, но был вправе высказывать своё мнение. Изготовители канатов подобных прав не имели, но так неодобрительно смотрели на Стивена, когда тот проходил туда, а после обратно мимо канатной мастерской, что он уже рад был вернуться в свою палатку. Макмиллан принёс ему миску супа из бабируссы, сдобренного толчёными сухарями (черепаху сочли чересчур тяжёлой), поздравил с выздоровлением, с некоторым оттенком укоризны указал, что в дальнем углу палатки имеется ведро, и добавил, что Ахмед, наверняка, вот–вот вернётся, он пошёл только к мысу на западе, а пока Киллик поблизости, он, Макмиллан, хотел бы немного вздремнуть. И почтительно добавил, что доктору хорошо бы сделать то же самое.

Так доктор и поступил, несмотря на отдалённый радостный рёв, раздавшийся на берегу ближе к полудню, где над внушительным костром из плавника поворачивалась на вертеле бабирусса. Стивен проснулся от звуков незнакомого малайского говора, потом услышал ответ Киллика: «Ха–ха, приятель. Скажи им, в другом сундуке ещё полно. Я бы в два раза больше разложил, ежели б было место».

Ахмед перевёл эти слова, добавив от себя, что капитан Обри чрезвычайно богатый и ужасно важный, в своей стране что–то вроде раджи. Ему ответил необычно высокий голос — кастрат или ребёнок — и Ахмед стал объяснять, что и с какой целью делает с этим порохом канонир. Раздавались и несколько других голосов, говорили по–английски и приглушённо, поскольку, хотя Ахмед не раз повторил «ему уже куда лучше, ребята, и в туалет сам выходил», ему отвечали «но он же сейчас спит, так что говори потише».