Мускат утешения (ЛП)

Тем у него было меньше, но подача — гораздо лучше благодаря привычке к публичным выступлениям. Поскольку Мартин был высоким и широкоплечим, его голос разносился гораздо дальше, чем негромкие слова Стивена. Когда Мартин рассказывал о ее прекрасных яйцах, голос через открытый световой люк достигал кормовой каюты, где Джек Обри писал домой.

«Как я уже рассказал, мы собирались пройти между Соломоновыми островами и островами королевы Шарлотты, приставая к тому или иному архипелагу в надежде купить свиней, и наше продвижение оказалось медленным. — Он сделал паузу, и, пожевав конец пера (маховое от малого альбатроса), продолжил: — Я знаю, ты не любишь, когда я плохо говорю о людях, но я все же скажу, что иногда хочу послать мистера Мартина к черту. Не то что бы он не был исключительно любезным и воспитанным человеком, как ты и сама прекрасно знаешь, но он отнимает столько времени у Стивена, что я его едва вижу. Я бы хотел сыграть с ним дюжину пьес за вечер, но они целыми днями бубнят на крюйс–марсе, и мне не хочется встревать. Если честно, это обычная судьба капитана военного корабля — жить в великолепном одиночестве, облегчаемом лишь более–менее обязательными и формальными развлечениями там и сям. Но во многих предыдущих плаваниях я так привык к роскоши иметь близкого друга на борту, что чувствую себя без этого опустошенным».

Корабль продвигался медленно, и, хотя его днище очистили в Кальяо, в теплых морях оно снова обросло несмотря на медную обшивку, да так сильно, что снизило скорость на пол узла при слабом ветре. Девочки же, с другой стороны, исключительно быстро продвигались в изучении английского. Продвигались бы еще быстрее, если бы некоторые моряки не говорили с ними на жаргоне западного побережья Африки.

Их назвали Сара и Эмили — Стивен решительно воспротивился предложенным «Четверг» и «Бегемот». Поскольку он их обнаружил и привел на берег, то без вопросов считался их владельцем и имел право дать им имена. Некоторое время он каждый день проводил с ними. Оказавшись на борту, поначалу они изумились и растерялись, молчаливо прижимаясь друг к другу в своем сумрачном, укромном уголке. Но теперь, одетые в простенькие парусиновые сорочки, они носились по форкастелю, особенно в дневную вахту. Иногда что–то пели в странной гортанной манере, прыгая по доскам так, чтобы не касаться швов, иногда подражали песням моряков. В целом — славные маленькие девочки, хотя довольно глупые. Эмили могла временами быть одновременно и упрямой, и вспыльчивой. Они оставались худощавыми, сколько бы ни ели, и красотой не блистали. Джемми–птичник без особого труда приучил их к чистоте. Они по природе были склонны мыться, когда хорошо себя чувствовали, а вшивость происходила от волос — грубых, всклокоченных, торчащих на шесть дюймов из головы, пока корабельный цирюльник их не остриг налысо. В тех краях гребни были еще неизвестны. Несложно оказалось приучить их и к пунктуальности — они быстро ухватили смысл склянок, благочестию, очевидно, научились еще задолго до того, как оказались на борту, так что, когда Джемми–птичник привел их чистых и причесанных на корму, они выглядели серьезными и замолчали, как только ступили на квартердек. А весь смотр стояли как статуи.