Мускат

Он обернулся к ней и улыбнулся, и тут случилось чудо. На этот раз она не отвернула лицо, глядя куда-то через его плечо, а посмотрела прямо на него. И улыбнулась в ответ, бесстрашно глядя глаза в глаза. У него похолодели руки, губы задеревенели, а сердце перевернулось в груди двумя болезненными толчками.

Солнце померкло, и она встала. Она двигалась как бы с неохотой, хотя сидеть на шатучем кресле вряд ли было очень удобно. Он же готов был просидеть с нею всю ночь напролет, если бы она того пожелала. До самого восхода он любовался бы ею, когда она спит, не обращая внимания, если бы сверху на него гадили птицы или пауки ползали бы по нему, щекоча кожу.

— Ну, мне пора, — сказала она со вздохом при последних лучах заката.

— Да, — согласился Габриэль Анхелико.

— Кажется, так бы и сидела тут вечно! — воскликнула она.

— Так останься, — сказал он.

Она повернулась к нему и окинула его серьезным, изучающим взглядом. Затем на губах ее появилась улыбка, и она ответила:

— Но, разумеется, это невозможно.

— Да, разумеется, — согласился Габриэль Анхелико.

— Однажды настанет день, когда я все это забуду, — сказала она.

На ее лице отразилось облегчение.

— Я совсем замечталась. Скоро это пройдет.

Габриэль Анхелико схватился за сердце, стараясь не показать, что она только что сделала ему больно. Клара Йоргенсен легко вскочила с кресла и выпрямилась. Она развела руки и улыбнулась ему. С ее лица исчезло прежнее напряженное выражение, словно что-то заставляло ее нервничать, теперь же, напротив, казалось, будто она повторяла это движение сотни раз.

— Прощай, профессор! — бросила она небрежно.

— Прощай, сеньорита Клара! — ответил он.

И она повернулась и ушла.

Габриэль Анхелико глядел ей вслед, пока ее силуэт не растворился в приречной тьме. И только тут он подумал, что за все время, что они сидели вдвоем, ни одна живая душа не показывалась рядом и никто их не видел. Даже ни одна бездомная кошка, ни один неверный супруг не прошел крадучись мимо. Были только он и она да оливковое дерево, и Габриэль Анхелико понял, что в эту ночь ему не уснуть. Ее посещение было всего лишь маленьким интермеццо в бесконечной череде предсказуемых дней. Оно не сделало ее более живым человеком, а только укрепило его в мысли о том, что он на всю жизнь прикипел к идее этой девушки. От вида опустевшего кресла у него появился во рту горький привкус. Придавленное сиденье не успело расправиться, словно кресло еще ждало, что она вот-вот вернется. Он знал, что и сам будет ждать, как прождал тридцать лет, уверенный в том, что, как только она наконец придет, он ее тотчас узнает. Так оно и случилось. И отныне весь его мир будет окрашен знанием ее существования или ее отсутствия.

Клара Йоргенсен вышла из самолета, совершавшего чартерные рейсы, и ступила на землю венесуэльского острова Видабелла с открытым ртом, словно рыба, выброшенная на берег отливом. Для девушки это была первая встреча с Латинской Америкой. Карибский воздух был густым и плотным, он дохнул на нее страхом, этот воздух был пропитан сыростью, а открывшийся перед глазами вид являл картину бесплодной, насквозь иссохшей земли. Деревья торчали какими-то скрюченными уродцами, изнывающими от жажды в безводной пустыне. Песок, казалось, только замер в ожидании следующего порыва ветра, чтобы подняться и унестись туда, где на него упадет хотя бы капля воды. Из самолета остров показался ей жалким клочком суши в окружении полумертвого кораллового рифа, все вместе напоминало распластавшуюся на воде пепельно-серую медузу. Внизу он показался ей еще меньше, чем с воздуха, будто на глазах усох под экваториальным солнцем. На Видабелле вот уже шесть месяцев не было дождя, в последний раз дождь сбрызнул остров на Пасху, и так скупо, что не успел хорошенько пропитать землю.