Читаем Мусоргский полностью

Мусоргский

Ниже тоненькой былиночкиНадо голову клонить,Чтоб на свете сиротиночкеБеспечально век прожить…

Но и эти строфы Мусоргский изменит, слова его «Еремушки» часто вбирают смысловые «блики» той части некрасовского стихотворения, которая осталась «вне музыки». В начале же он усиливает само печалованье, — некрасовское «чтоб на свете сиротиночке» заменит: «Чтобы бедной сиротиночке…» Не потому ли, что близилась очередная годовщина смерти матери? В душе он уже который год носил горькое свое сиротство.

В апреле рождается «Детская песенка» на стихи Мея — милая, коротенькая и действительно очень детская: «Во саду, ах, во садочке выросла малинка…» Следом, 26 апреля, опять детская. И — самая неожиданная…

Возможно, незадолго до того была встреча с братом, церковь, панихида, зажженная свечечка, голос священника: «Упокой, Господи, душу рабы Твоея Юлии…» Мысли убегали в прошлое, вспоминались и ранние годы в Кареве. С воспоминаниями о детском безмятежном времени пришел и образ няни. Слова написались сами. И точно запечатлели далекое воспоминание: «Расскажи мне, нянюшка, расскажи мне, милая, про того про буку страшного…»

Полупроза, полупоэзия. Дивная детская речь, словно живьем услышанная. Но что она значит без музыки! Без этой прихотливой «речитативной мелодии», этого очень причудливого ритма: «Про того-о-о… про буку стра-а-а-ашного…» Без этого тревожного ускорения — «по лесам бродил… в лес детей носил…» — этого, со вскриком: «…грыз он их белые косточки», и этого, «со всхлипом»: «…кричали, плакали»… Здесь немножко всё и «понарошку», как в детской страшилке, где причудливо перемешано и «вправду», и будто вправду. Ребенок Мусоргского знает уже, о чем няня будет рассказывать. Как знал некогда Пушкин в Михайловском, в том знаменитом стихотворении «Буря мглою землю кроет…». Пушкину было двадцать пять лет, когда так мучительно захотелось услышать то, что сказывала или пела няня Арина: «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила, спой мне песню, как девица за водой поутру шла…» Но «добрая старушка» тогда была рядом, в Михайловском. Няня Мусоргского приходила со своими сказками из прошлого. И в нем самом жил в эту минуту не Модест Петрович, двадцати восьми лет от роду, а тот Модинька, из времен «до Петербурга», до Петришуле и Школы гвардейских подпрапорщиков. И этот ребенок, затаившийся в нем, со всей детской наивностью спрашивал, уже зная нянин ответ:

Нянюшка! Ведь за то их, детей-то, бука съел,Что обидели няню старую.Папу с мамой не послушали…Ведь за то он съел их, нянюшка?..

И музыка, переменчивая, как детское настроение, вдруг обретала другую, тихо-озорную окраску:

Или вот что:Расскажи мне лучшеПро царя с царицей,Что за морем жилиВ терему богатом…Еще царь все на ногу хромал.Как споткнется, так гриб вырастет.У царицы-то все насморк был.Как чихнет — стекла вдребезги!

Тогда, наверное, маленький Модинька, как и его братец Кито, заразительно смеялись. Смеялась за ними и няня. Могло ли не взгрустнуться теперь?.. Но в музыке — нет взрослого, печального, двадцативосьмилетнего автора. Здесь только наивный маленький герой:

Знаешь, нянюшка:Ты про буку-то уж не рассказывай!Бог с ним, с букой!Расскажи мне, няня,Ту, смешную-то!

Последняя строка — с тем ребячливым, сдавленным хохотком, который звучит «внутри» произносимого слова.

Свой маленький шедевр Мусоргский называл то «Дитя», то «Ребенок». Позже придет нужное название — «С няней». И эта пьеска — чувствовал это автор или нет? — была уже не просто совершенством. Это было что-то небывалое, в каждой нотке — новое. Музыка еще не знала такого рода произведений.

Конечно, он исполнил свою сценку-песенку в родном кругу, у Даргомыжского. Александр Сергеевич не мог не услышать, что Мусоргский родил чудо. Всё было настолько точно, настолько тонко и в то же время настолько по-детски целомудренно, что Даргомыжский не удержится от восторженного восклицания:

— Ну, этот заткнул меня за пояс!

Да, Мусоргский уже не просто овладел интонацией живой речи. Это была именно «схваченная» музыкой детская речь, которая так не похожа на речь взрослого человека. И как после этого было отказаться от новой дерзновенной мысли?