Мусоргский

Как он умел ладить с родственниками, где значились и дворяне и крепостные? Как общался с соседями? Чириковых, кажется, он особенно выделял, как ранее — его отец. Когда-то Алексей Григорьевич крестил детей отставного капитана лейб-гвардии Преображенского полка Ивана Ивановича Чирикова. Теперь среди них Петр Алексеевич и сыскал себе невесту.

Юлия Ивановна была моложе его на десять лет. Будучи от природы девушкой доверчивой, простодушной и слегка восторженной, она успела-таки хлебнуть горя: мать потеряла будучи семи лет от роду. И хотя появилась на свет пятым ребенком в семье, младших — брата и двух сестер — немножко «воспитывала».

Образована Юлия Ивановна была превосходно: изъяснялась на французском и немецком, играла на фортепиано. Впрочем, как и другие девицы Чириковы, могла и прясть, вязать, вышивать. Что она чувствовала в тот осенний день? Быть может, даже оставила в своем стихотворном дневнике рифмованную запись, рассказавшую, как билось ее сердце, как, тоненькая, трепетная, она стояла рядом с женихом в церкви. И как пошучивали дружки жениха, майоры Иван Болотников и Федор Родзянко, как помалкивал подпоручик Никандр Польский. И как строго держался ее старший брат, штабс-капитан Александр Иванович Чириков. Увы, от стихотворных биографических опытов Юлии Ивановны останется лишь небольшой отрывочек, но и тот запечатлеет лишь один эпизод, случившийся спустя где-то полтора десятка лет.

Из Наумова, усадьбы Чириковых, было видно сельцо Карево, что в полутора верстах. На границах земель стоял погост Пошивкино. Там, в Одигитриевской церкви, 13 октября 1828 года венчались коллежский секретарь Петр Алексеевич Мусоргский и дочь губернского секретаря Ивана Ивановича Чирикова — Юлия. До Карева было рукой подать. Но поселить молоденькую жену в столь скромном доме после наумовской усадьбы с мезонином, балюстрадой, колоннами Петр Алексеевич не пожелал. Молодые зажили в Полутине, в двухэтажном господском доме, окруженном парком, рядом с матерью хозяина, Ириной Георгиевной, некогда — дворовой девушкой Аришей, и его сестрой Надеждой Алексеевной. С этим местом, возможно, Петр Алексеевич и связывал свое будущее. Но судьба, конечно же, поломала все его планы. Не потому ли, что именно в маленьком Кареве, в простом доме и должен был родиться его младший сын?

«Модест Мусоргский. Русский композитор. Родился в 1839 году»…

* * *

День рождения не был главным в его жизни. На свет он появился 9 марта 1839 года. Но когда в последний свой год будет набрасывать автобиографию, рука выведет: «16».

По привычке поставил «один» и «шесть», начертав число, в которое справлял именины? Отмечал их 16 мая, цифры могли запасть в память, примерещиться и как дата рождения, перебежав с мая на март. Или иная, грозная сила нашептала ему это страшное «шестнадцать»? Из жизни Модест Петрович Мусоргский уйдет именно 16 марта. Этотдень — всю жизнь — он считал днем своего рождения.

Смерть — это, конечно, и начало бессмертия. Но до чего странно воплотилось это совсем обыденноепредчувствие! И будущая кончина, которую он столь неожиданно связал со своим рождением, заставляет вспомнить не только о «вечной жизни».

Стонет ребенок.
Свеча, нагорая,
Тускло мерцает кругом.
Целую ночь, колыбельку качая.
Мать не забылася сном.

«Колыбельная», первое произведение из «Песен и плясок смерти». Слова напишет его друг, граф Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов. Композитор их слегка лишь тронет, усилит чувство тревоги: в первой строке вычеркнет вялое «плакал», впишет мучительное «стонет».

Раным-ранехонько в дверь осторожно
Смерть сердобольная — стук!..

Время из прошлого у Мусоргского переместилось в настоящее: смерть посетила не «когда-то», она пришла сейчас.Но главное здесь не слова, главное — интонация, та музыка «выпевания», в которую слова вписались. Музыка и заставляет их сумеречно мерцать, наполняться тихой жутью.

…Двое старших братьев Мусоргского умрут во младенчестве. Он никогда их не видел, но незримое присутствие невинных душ, столь рано покинувших земной мир, очень ощутимо в судьбе композитора. Когда его родители, Петр Алексеевич и Юлия Ивановна, похоронят одного крошечного «раба Божия Алексея», затем второго — тоже Алексея! — они покинут свое именьице в Полутоне и переберутся в Карево, в дом, где обычно жила дворня. Две ангельские души — слышал ли Модинька Мусоргский о рано умерших братьях? — сделали Карево его родиной. Они подарили ему этот простор, такой узнаваемый и такой необыкновенный.

…Смерть будет частой гостьей в его судьбе. Она будет вычеркивать из жизни родных, близких, друзей. И даже там, где ее дыхание в самой жизни Мусоргского не было ощутимо, оно затейливо проявится в той мифологии, которой настойчиво будет обрастать его биография.