Мусорные хроники. Новый порядок

– Холоп ты, а ведёшь себя, как царица какая. – забрюзжал горбун, но всё же отыскал в закромах плотное покрывало. – Продать бы тебя скорей, а то, чуйствую, не дашь мне жить покойно.

Он бухтел ещё какое-то время, уже развалившись на своём матраце, но постепенно речь его переросла в храп.

Я тоже не долго бодрствовал. Прилёг и только подумал, что спать не хочу, как веки потяжелели, а сознание погрузилось в вязкую, беспокойную темноту.

Глава 4

Утро моё началось с жуткой головной боли и отчётливым пониманием, что я на самом дне. Стоило только открыть глаза и не осталось больше вопроса, сон ли это. Зато появилось жгучее желание вырваться наверх. Как глоток воздуха мне это требовалось после глубокого нырка и я задохнусь, если смирюсь.

Кроме того меня удивила темнота, что до сих пор сгущалась вокруг хижины. Будто сон мой длился совсем недолго и ещё была глубокая ночь. Я даже вышел на улицу, чтобы понять, не кажется ли мне.

На беззвёздном небе по-прежнему висела Пандора, и точно так же за ней скрывалось светило. Стало вдруг до дрожи страшно оттого, что не увидеть мне больше солнечного света.

Я бросился к горбуну и принялся трясти его за плечо.

– Чаво? Чаво? Пожар? Горим? Чаво? – спросонья спрашивал тот, ошалело глядя по сторонам.

– Когда будет утро? – кое-как соорудил я вопрос.

– Ну ты даёшь, Балда. Точно продам тебя, бестолкового. Сейчас уже утро. Разоспался я мальца, это да, но чаво ж так барагозить?

– Да какое ж это утро? Где рассвет? Где солнце? – настаивал я.

– Чаво ты прицепился? Какой-такой рассвет? Какую тебе солнцу надо? Опять чтоль напился? Когда только успел, не пойму. Вроде тут всё время лежал.

– Ну светло же днём будет?

– Ты что, Балда, темноты боисся? Так шёл бы керосинку поджёг.

– Ну не может же быть, чтобы всё время было темно?

Я торговался из последних сил, словно ответ горбуна мог изменить природу мира. Я вытягивал из него то, что хотел услышать, но уже понимал, что это наивно. Мириться с этим не хотелось, но кто меня спрашивал?

Горбун в итоге отмахнулся, кое-как поднялся и поковылял на кухню готовить завтрак. Получилось в этот раз сносно. Или мне так показалось на голодный желудок, но съел я всё, что было на тарелке.

После завтрака горбун долго собирался. Бегал с баулом сначала по дому, бросая в сумку то окисленную бронзовую пепельницу, то вспухшую книгу или початую катушку изоленты. Потом переместился во двор и принялся наполнять таким же разнообразным мусором второй баул.

– Всё, Балда, бери вещички. Пойдём в город торговать. Может и тебя продам, ежели цену сбивать не станут.

Мы отправились по тропинке между мусорными кучами. Я с удивлением озирался по сторонам и разглядывал капающихся в помоях людей. Скрывшись во мраке, они сливались воедино с отбросами и напоминали кишащую червями тухлятину. Быть может в том и была их суть? Ещё живые, превратились они в мусор и отходы, в опарышей, покрывающих гниющую клоаку?

Ко всем ним я не питал ни малейшей жалости. Всегда полагал, что человек сам кузнец своего счастья и получает ровно то, что заслужил. Но вид всё же меня удручал. Будто одна из тех документалок про африканские трущобы вдруг ожила прямо перед глазами. Будь я повпечатлительнее, прослезился бы не только от едкого зловония.

– Те бандиты называли тебя Черепахой. – спросил я, когда надоело глазеть на мусор, а город всё никак не появлялся. – Это твоя кличка? Или они тебя так обзывали?

– Сам ты… обзывали. Звать меня Черепахой. – обиделся горбун.

– Странное имя.

– И ничаво не странное. Очень даже красивое имя. Знаешь, чаво значит?

– Удиви меня.

– Живой и резвый.

– Тебя обманули.

– Продам! Чесслово продам. Замучил ты уже меня, сил нет…

– А Колян это кто? Ты о нём несколько раз говорил. – прервал я его поток негодования.

– Да такая же шпана, как и энти трое. Ну, можбыть малёк по-круче.

– То есть он как Зафар?

– Слушай, Зафар честный человек, а Колян – чушка. Его б убить бы, так все б рады были. Вот только кто ж до этой гадины доберётся?

– Чем же он тебе так насолил?

– Мне-е? – протянул возмущённо горбун. – Да он всем жить спокойно не даёт. Только и делает, что гадит. Гадит и гадит, гадит и гадит. Вот дня не проходит, как он бы где подлянку не устроил…

Он разбубнился и не замолкал до самого города. Вернее до того, что горбун назвал городом, хотя общего там было не больше, чем у фаст-фуда и здоровой еды. Грязные хижины из разноцветных металлических листов теснились друг к другу разве что не вплотную. А между ними вились кривые узкие улочки, залитые жёлтым неровным светом факелов и часто расставленных бочек с горящим хламом. Улочки вели к рынку, где и ютились, как мне показалось, все местные жители. Торговали, ругались, дрались и пели, приобнявшись, что-то бессвязное. Одним словом жизнь кипела, но в это варево явно попало что-то протухшее, потому как запашок стоял знатный.