Мусорщик

— Подумай, конечно. Твое право. Но я тебе так скажу: такое предложение я ведь не каждому делаю. Многие сочли бы за честь. Со мной, Андрюша, хорошо дружить. Я, не скромничая, тебе скажу: в Питере я многие вопросы могу решить одним телефонным звонком. Да и не только в Питере. Так что лучше работать со мной, чем против меня. Ты понял?

— Да — ответил Андрей. — Я очень хорошо вас понял.

— Тогда что ж… тогда лети к своей Катерине Дмитриевне. Заметь, Андрей — один летишь! Без сопровождения, так сказать… Цени доверие. И — зла на меня не держи, не надо. Ежели бы ты с самого начала повел себя разумно, то ничего бы не было: ни Крестов, ни Тагила… Ну да ладно! Что теперь об этом? Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон. Лети.

На следующий день Андрей Обнорский вылетел в Стокгольм. Он летел на встречу с женщиной, которая еще совсем недавно казалась ему самой желанной на свете… А что значит она для него сейчас?

Андрей задавал себе этот вопрос и не находил ответа. «Боинг» летел в Швецию и казался Обнорскому серебристой пылинкой над школьным глобусом. Пылинка неслась в потоке яростного весеннего солнца, а по воде Балтийского моря мчалась ее огромная черная тень.

Он не стал предупреждать Катю о своем приезде. В аэропорту Арланда он взял такси, назвал Катин адрес. Водитель-югослав спросил, нет ли у него икры? А водки?… Жаль.

Катин «сааб» стоял возле дома. На заднем сиденье лежал номер «Ньюсуик», блестела глянцевая обложка. На мгновение возникло чувство, что он не уезжал отсюда в сентябре 1994-го. Что не было Березы с «парабеллумом», Крестов и детской считалочки из фантастического романа. Не было зоны УЩ 349/13 с похожей на ад литейкой, и даже шоссе с расстрелянным БМВ не было.

А был только сон, или жизнь, похожая на сон… Или, может быть, все это было, но не с ним, а с каким-то другим человеком. Похожим, очень похожим на него, но все-таки не с ним.

Андрей тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, если только можно было назвать это мыслями.

Потом он услышал звук открывающейся двери, перевел взгляд на дом… На пороге стояла Катя. Она стояла в махровом халате, с влажной после душа головой. Обнорский замер. Он смотрел на Катю и пытался понять: что ждет он от этой женщины?

— Что же ты встал, сочинитель? — спросила она. — Проходи.

Он сделал несколько шагов. Он приближался к Кате, но не становился ближе. Он подошел, поставил на пол сумку и наклонился к Кате. Ощутил запах волос и кожи. И бешеное сексуальное желание… «Вот чего я жду от этой женщины», — с цинизмом и издевкой над собой подумал Андрей. Самое страшное заключалось в том, что это была правда.

Он захлопнул дверь, обнял Катю и приник к ней губами. Она ответила, подалась вперед. Запах чистого тела пьянил. Обнорский взялся за белоснежные отвороты халата, но Катя вдруг оттолкнула его и сказала, криво улыбаясь:

— Нельзя… сейчас нельзя. Мы не одни.

— У тебя гости? — спросил он.

— Возможно, не у меня, а у тебя…

— А я никого не приглашал, — ответил он, нахмурясь.

— Бывают гости, Андрюша, которые приходят без приглашения.

— Понятно, — сказал Обнорский. — Только называется это по-другому. Ну, и где же он? Тот, что хуже татарина.

— Она, — поправила Катя. — Она в ванной.

Только теперь Обнорский услышал звук льющейся воды в глубине дома и даже напевающий женский голос.

— Интересное кино, — сказал Обнорский. — В бой, значит, вступил женский батальон?

— Вступил, Андрюша, вступил…

— А молода ли наша гестаповка?

— И молода, и красива, — ответила Катя, лукаво улыбаясь. — Кстати, твоя бывшая подружка.

— Не понял, — ответил он и помотал головой.

— Скоро поймешь, — интригующе сказала Катя. — Ну, проходи же… что мы в сенях-то?

Они прошли в холл, сели в кресла напротив друг друга. Звук воды в ванной здесь стал слышен несколько громче. А пение смолкло. Катя сидела, придерживала рукой халат у горла и рассматривала Андрея. Ему показалось — с грустью.

— Постарел ты, Андрюша, — сказала Катя через несколько секунд.

Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:

— Зато ты такая же.

— Это только кажется, — сказала она, и теперь он уловил несомненную грусть.

Стихла вода в ванной комнате. И снова послышался напевающий женский голос. Обнорский напрягся: что-то знакомое, очень знакомое было в интонации этого голоса. Женщина пела по-английски… Обнорский прислушался, хотя в этом и не было особой необходимости, потому что голос он узнал сразу.