Мусорщик

Несколько раз Зверев выходил курить то с Обнорским, то с Галкиным. Разговоры с глазу на глаз носили совершенно другой характер.

На следующий день Сашка улетел досиживать.

* * *

Вице-губернатор Михаил Львович Малевич попал в очень нехорошее положение. В такое, про которое говорят: врагу не пожелаешь. Месяц, назначенный Наумовым, истекал, а никакого решения проблемы не обозначалось… Малевич был умен, хорошо представлял себе возможности Николая Ивановича. Вице-губернатор искал выход, но не находил.

В новой губернаторской команде его позиции были отнюдь не так хороши, как в старой — мэрской. Малевич отдавал себе отчет, что и вошел-то он в кабинет губернатора только потому, что имел крепкий тыл в Кремле. Там, на самом верху, по правую руку от Президента, сидел его друг — Главный Приватизатор державы. Рыжий был силен настолько, что смог сместить всесильного начальника охраны Президента — генерала Коржова. А вкупе с ним — «до кучи» — и начальника ФСБ. Пресса любила сравнивать Рыжего с Распутиным. …Крепкий тыл в Кремле — это здорово. Это как бы автоматически защищало Мишу Малевича от административных передряг. Это в перспективе открывало путь наверх, в Москву. К заоблачным высотам… Но только в перспективе, а пока Михаил Львович пощипывал травку на региональной лужайке. Травка сочная, зеленая, и все хорошо. А рядом, за кустами, бродит серый волчище — Наумов. Не считаться с Николаем Ивановичем было нельзя. Крепкий тыл в Кремле — это здорово, но все-таки не индульгенция… Малевич искал выход и точно знал, что найдет. Для этого требовалось только время. А времени не было.

Наумов тоже знал, что деньги вернутся. Миша Малевич — вице-губернатор, председатель КУГИ. Найдет вариант. Нужно только держать его на аркане и время от времени дергать за веревку.

Месяц прошел, Малевич не позвонил. Николай Иванович напомнил о себе через свою агентессу — Анастасию Тихорецкую. Ненавязчиво напомнил, тактично… Миша не дурак — понял. Нашел возможность встретиться с Николаем Ивановичем. Между делом, в легком трепе, упомянул, что проталкивает идею продажи двадцати девяти процентов акций порта… Рассказал анекдотец, добавив, что этот анекдот ему рассказал недавно Рыжий. Знай, дескать, наших, Коля-Ваня.

Наумов информацию оценил. Оценил, как ловко, не теряя лица, Миша ее преподнес. Ну что ж? Двадцать девять процентов акций порта — достойный кусок. Тут можно и подождать.

Накрапывал мелкий дождик. Обнорский, Ирина Ивановна и Галкин возвращались на «ниве» из Пулкова. Сашкин самолет уже был в воздухе, уже набрал высоту и лег на курс. Ирина Ивановна украдкой вытирала слезы. Семен на заднем сиденье деликатно помалкивал. Обнорский молчал, делал вид, что сосредоточен на мокрой дороге. На самом деле он снова прокручивал в памяти свой последний разговор с Сашкой. …Они курили у распахнутого окна в кухне. За стеной захмелевший Галкин рассказывал Ирине Ивановне душещипательные истории из жизни своего попугая. А в дверь кухни время от времени пыталась проникнуть филологиня…

— Погоди, детка, — говорил ей Обнорский, — у нас тут серьезный разговор… Будешь умницей — подарю тебе вибратор.

Детка обиженно надувала губки бантиком и что-то бормотала себе под нос. Кажется, из репертуара попугая-матерщинника.

— Слушай, Саша… Ты уезжаешь, но мы с Галкиным остаемся, — сказал Андрей.

— Ну и что?

— Как что? Начали мы неплохо, отработали и банкира, и хирурга. Теперь очередь за этим юрисконсультом. У тебя есть какие-то прикидки, с чего начать?

Зверев посмотрел на Андрея как-то странно, потом затушил сигарету и спросил:

— А зачем?

Теперь удивился Обнорский:

— Минуту! Как это — зачем? Неужели ты не хочешь добраться до истины?

— Все, что я хотел узнать, Андрюха, я уже узнал. Большего мне не нужно.

— Так… А как же с выстрелом в окно судьи?

— Какое это имеет значение теперь? — совершенно спокойно спросил Зверев. Вернее, он хотел выглядеть спокойным, но Обнорский уловил скрытое напряжение в голосе. И, вероятно, тоску.

— Вольному воля, Александр Андреич, — сказал Обнорский. — Для меня имеет. Я хочу добраться до сути, и я это сделаю.

— Хозяин-барин, — в тон ему ответил Зверев. И ухмыльнулся. Странно он ухмыльнулся. И эта ухмылка до сих пор стояла у Андрея перед глазами: жестокая и разочарованная одновременно. И — беззащитная. …Приехали на Миллионную. Галкин, попрощавшись с Ириной Ивановной, вышел. Обнорскому сказан:

— Я тебе, Андрей, звякну. Разговор есть.

— Звони, Семен Борисыч… Прошке привет передавай.

«Нива» поехала дальше. В зеркало Обнорский видел, как отставной опер пошел через дорогу к магазину «Крепкие напитки». Ну, все как положено.

— Андрей, — позвала Ирина Ивановна, — Андрей, объясните мне, что происходит с Сашей.

Обнорский предполагал, что этого разговора не избежать.

— А что с Сашей? — машинально переспросил он, костеря себя в душе за двуличие… но ведь и правду Ирине Ивановне не скажешь.

— Я мать, Андрюша. Я ведь все вижу… Это из-за той женщины?

«Да! Да, это все из-за той суки!» — хотелось закричать Обнорскому. Вместо этого он сказал: