Муссолини и его время

На практике это подразумевало наделение кабинета Муссолини временными чрезвычайными полномочиями, какими обычно обладало итальянское правительство в военный период. Теперь же речь шла о приведении в порядок экономического положения, финансов страны и административного аппарата. «Я принес палате зеркало, – патетически воскликнул Муссолини, – всмотрись и либо изменись, либо исчезни!» Депутаты благоразумно предпочли «измениться». Трепеща, а более же всего полагаясь на то же, что и король – чернорубашечники-де утонут в болоте итальянской правительственной практики, – законодатели послушно проголосовали за предоставление чрезвычайных полномочий. Муссолини хочет взять на себя ответственность? Что ж, прекрасно! Пусть сломает себе шею или хотя бы растеряет популярность – таким в те дни было общее мнение среди умеренных противников фашизма. Либералы и консерваторы палаты и вовсе были довольны – ведь фашисты «выбивали дух» из левых, доселе контролировавших итальянский парламент и своими обструкционными действиями тормозивших любые реформы. Теперь левые вынуждены были замолчать – проголосовав за доверие правительству, палата наделила его декреты статусом законов. В конце концов, ведь это временная мера, не так ли? Разумеется, сенаторы также поддержали «правительственную диктатуру» как вынужденный ответ на серьезные вызовы последнего времени.

Трудно переоценить этот быстро достигнутый успех в деятельности новоиспеченного премьера. Хотя «фашистская революция» и закончилась совсем недавно триумфом, легко вообразить, с какими проблемами столкнулся бы Муссолини, прояви депутаты достаточно упорное сопротивление. Угроза разогнать парламент была эффектной, но могла оказаться не слишком эффективной. Вряд ли силовое решение придало бы правительству стабильности – напротив, это привело бы к непредсказуемым, но, безусловно, негативным последствиям для экономического положения страны.

К тому же тронуть королевских сенаторов фашисты не посмели бы, а значит, в своих действиях против законодателей Муссолини неизбежно вынужден был бы остановиться у «врат Сената». Подобная ситуация цугцванга сильно осложнила бы положение нового правительства, но осенью 1922 года ни о какой кооперации между депутатами и сенаторами, обеими палатами и королем, либералами и социалистами и речи быть не могло. Муссолини мог блефовать в своих угрозах, но, как и прежде, его противники были слишком разобщены, запуганы и бессильны, чтобы с решимостью отстаивать свои позиции. Проявленная фашистами после победы умеренность в который раз привела к тому, что правые и центристы сочли их меньшим злом, нежели итальянских левых. И Муссолини отбросил парламент в сторону, располагая менее чем сорока депутатскими местами из пяти сотен наличествующих и не имея ни одного сенатора-фашиста.

Получив карт-бланш от короля и парламента, новый премьер рьяно принялся за работу, охваченный желанием доказать всем, что Муссолини – это «человек, который решает проблемы». Как всегда рисуясь, он живописал об огромных трудностях на пути у его правительства: «Я унаследовал корабль, давший течь во многих местах».

Чиновники, привыкшие тянуть свой воз вполсилы, сразу же почувствовали суровый характер нового хозяина. Муссолини начал наводить дисциплину с того, что было понятно его практическому уму – с опозданий на работу, долгих обеденных застолий и ранних уходов домой. Работники министерств дрожал в ожидании звонка, а то и визита самого главы правительства – проносясь быстрым шагом по коридорам, Муссолини заглядывал в кабинеты, и горе тому чиновнику, которого в этот момент не оказывалось на месте!

Некоторые сотрудники, проработавшие с новым премьером бок о бок не один год, жаловались впоследствии на то, что для южанина он был слишком холоден – редко интересовался личными делами служащих, не проявлял наружных признаков доброжелательства или заботы. Но было бы несправедливым совершенно отказать Муссолини в эмпатии или утверждать, что власть сделала его бесчувственным, – многочисленные свидетельства опровергают подобные утверждения. Скорее можно говорить о банальном нежелании тратить лишние усилия на поддержание образа «отца нации» в узком кругу технических исполнителей: он не собирался очаровывать своих подчиненных, он ждал от них исполнительности, а не любви.

Никаких полумер, никаких поблажек! Не дозвонившись однажды своему министру и узнав, что тот в это время обедал, дуче в сердцах назвал это «буржуазной» привычкой – крайне сильное выражение для Муссолини. Не было ли это свидетельством остававшихся у него рудиментов прежней идеологии? Будущее даст утвердительный ответ на этот вопрос. Интересно, что спустя десяток лет аналогичный случай произойдет с другим социалистом, не оторвавшимся от своих корней. Как-то поздним вечером германский фюрер попытался дозвониться до министра иностранных дел и получил обидный выговор от последнего: он-де уже лег спать и просит не беспокоить его в неурочный час. Характерно, что в обоих случаях министры недолго задержались на своих постах.