Муссон

Упоминание о ноже встревожило Дориана. Он слышал, как другие мальчики обсуждают обряд обрезания и грубо шутят на эту тему, но не подозревал, что ему самому придется через это пройти. А теперь Тахи грубо напомнила ему об этом.

— Я не мусульманин, — возразил он. — Со мной не могут так поступить.

— Но ты никогда не найдешь жену, если сохранишь этот кусок кожи, — предупредила Тахи.

— Мне не нужна жена, и я не хочу, чтобы от меня отрезали кусок.

Страх перед ножом обостряло чувство вины перед Ясмини за их принудительную разлуку.

— Что она будет делать, когда я не смогу о ней заботиться? — тревожился Дориан. — Она всего лишь ребенок.

Однажды днем, сразу после полуденной молитвы, Дориан вернулся из блужданий по острову. Его волосы еще были влажными и жесткими от морской воды. Тахи, сидевшая перед открытым очагом, подняла голову, когда он вошел. Со страдальческим выражением он отвечал на ее расспросы, где был и что делал, сообщая только то, что ей, по его мнению, следовало знать. Потом небрежно огляделся.

— Где Ясмини? — спросил он так, словно это его ничуть не интересовало.

— До молитвы была здесь, а потом пошла к Бату, у него новый любимец. Кажется, зеленый попугай.

Дориан наклонился через плечо няньки и схватил с углей перед ней один из горячих круглых хлебцев. Тахи шлепнула его по руке.

— Это на обед. Положи назад немедленно.

— Пусть пророк раскроет перед тобой врата рая, о милосердная Тахи!

Дориан со смехом побежал в сады, на ходу отламывая куски лепешки и заталкивая их в рот. У него был подарок для Ясмини — большая витая раковина с блестящим перламутровым нутром. Он знал, где найти Ясмини. В восточном конце сада стоит полуразрушенный мавзолей, построенный столетия назад в память одного из исламских святых.

На стене мавзолея была табличка с надписью, и Дориан старательно расшифровал вязь букв:

«Абд Алла Мухаммад Али, умер в год пророка 120».

Мавзолей представлял собой высокий купол с бронзовым полумесяцем на вершине; купол позеленел от времени. Под ним открытая терраса для молитв выходила в сторону Каабы в Мекке.

На одном краю террасы — открытая цистерна для сбора дождевой воды, чтобы верующие могли совершить обряд вудуг, ритуальное омовение перед молитвой. Теперь цистерной не пользовались, а по вечерам она привлекала стаи диких птиц.

Ясмини и ее подруги из числа сводных сестер любили играть на этой террасе. Здесь они сплетничали, болтали, смеялись, затевали фантастические игры, наряжали своих ручных животных в детскую одежду и нянчили их, изображали хозяйственные заботы и «варили» еду для воображаемых семей.

Дориан добрался до подножия лестницы, ведущей к террасе, когда крик наверху заставил его остановиться. Он узнал голос Ясмини, и его поразила боль, звучавшая в этом голосе. Он бросился вперед и, подгоняемый ужасными криками, все более истошными, взлетел наверх.

Шайтанка, зеленая мартышка, сидела на верху купола старого мавзолея. Когда ей надоедало изображать дитя человека и кутаться в одежду, она убегала в это свое любимое место, где Ясмини не могла ее достать.

Теперь она сонно почесывалась под мышками, прикрыв голубыми веками большие карие глаза. Каждые несколько минут она покачивалась и едва не падала со своего насеста, но просыпалась, мигала и смотрела на сад внизу.

Неожиданно она учуяла нечто такое, что заставило ее проснуться: печенье с корицей. Во всем свете не было ничего, что Шайтанка любила бы больше. Она встала во весь рост, используя длинный хвост, чтобы удерживать равновесие на закругленной поверхности купола, и жадно осмотрелась.

Сквозь кусты по тропе прошли два мальчика. Даже издали Шайтанка видела, как движутся их челюсти; более крупный мальчик нес закрытое серебряное блюдо. Шайтанке не нужны были глаза, чтобы понять, что на этом блюде. Она негромко, алчно зацокала, скользнула по куполу вниз и свесилась с ветки дерева, крона которого нависала над террасой.

Скрытый за густой листвой, Дориан наблюдал, как два мальчика сели в укромном уголке сада и поставили между собой серебряное блюдо. Заян аль-Дин поднял крышку, и Шайтанка напрягла хвост и закатила глаза, увидев груду желтых лепешек. Она разрывалась между жадностью и страхом. Обезьянка слишком хорошо знала Заяна аль-Дина. Под глазом у нее остался шрам от удара камнем: Заян отлично стрелял из пращи. С другой стороны, лепешки с пылу с жару, еще не остыли, и их аромат оказался непреодолимым искушением.

Шайтанка спустилась с дерева, стараясь, чтобы ствол был между нею и мальчиками. Добравшись до земли, она выглянула из-за ствола. Убедившись, что на нее не смотрят, она выскочила из-за ствола и метнулась по лужайке. Из глубины куста она снова посмотрела. Надула щеки и наморщила нос. Здесь запах корицы стал гораздо сильнее.

Обезьянка видела, как Заян взял лепешку и откусил от пышного желтого наслаждения.

Вторым мальчиком был аль-Малик Абубакер, один из многочисленных сводных братьев Заяна аль-Дина. Он встал, небрежно направился к казуарине — дереву, росшему у внешней стены, и показал на его ветви.