Муссон Дервиш

Минуя южную оконечность Хонсью, кроме того, что запутываешься в водоворотах течения, попадаешь в безлюдные просторы зелёных холодных вод высоких широт. После пересечения сороковой широты начинаешь чувствовать пальцами холодный воздух, даже в июле, в середине лета. Однажды утром я увидел собачью голову, с любопытством наблюдающую за мной из воды. Два тюленя приплыли навестить меня и провели весь день возле неподвижной в штиль лодки. На следующий год я проходил вдоль тех же берегов в середине мая, холмы Хонсью были покрыты снегом. Температура около трёх градусов, холод, морось и туман.

Даже если пробивалось солнце, невозможно было замерить секстантом его высоту, горизонт скрывала дымка.

Дни напролёт я проводил латая тёплую одежду, которая осталась у меня со времён Тасмании: протёртые, с заплатками рабочие спецовки, купленные на распродаже армейских излишков штаны. Но я не мог найти ботинки, потом вспомнил, последнюю пару у меня украли во время остановки в Дар Эс Саламе. Жёлтый дождевик, я зажал, работая на рыбацких лодках в Новой Зеландии, ему было уже двадцать лет и он был уже каким угодно, но не водонепроницаемым. Полностью одетый я выглядел как нечто среднее между огородным пугалом и мельбурнским алкашом. Не хочу обидеть никого из них.

Перед входом в пролив Цугару я на два дня попал в штилевую зону, при этом через пролив идёт сильное восточное течение. Когда бриз наконец вернулся, я был уже слишком далеко на востоке, чтобы идти в Хакодате, поэтому пошёл на север, к побережью Хоккайдо. Летом плотный туман покрывает большую часть восточной Японии, простираясь далеко в океан.

Беззвучный, ползущий масса туман вовсе не производит мрачное впечатление, в этих водах я чувствовал спокойствие. Я всегда думал, что туман и облачность вызывают меланхолию, а солнце, это синоним радости. Но это не всегда так. Вызывающим самую большую меланхолию местом были острова Киримбас в Мозамбике, где солнца в избытке. Полная противоположность им, холод, морось и туманы северной Японии. Не смотря на монотонность пейзажа, есть какая то безмятежная красота в спокойном сером рассвете над водами Хоккайдо. Всё неподвижно, ничто не движется, в тишине слышно, как в тумане прерывисто дышат и бьют по воде хвостами кашалоты. Это целебное одиночество.

Люди часто спрашивают, страдаю ли я от одиночества. Ответ простой — нет. Здесь, в океане, никогда. В большом городе всё по другому — ты никогда не один, но одиночество может быть болезненным. Единственно когда я чувствовал себя действительно одиноким, это во время моего брака. В море никогда. После недели или десяти дней в море моё мироощущение полностью меняется, я становлюсь другим человеком. Перестаю быть целеустремлённым путешественником, идущим по морю из точки А в точку В. Я начинаю просто жить в море, цель — прибытие в пункт В становится совершенно не важной. Моя маленькая 33 футовая стальная коробочка превращается в самодостаточный мир, целью путешествия становится само путешествие. Я живу своей внутренней жизнью и, чем дольше длится переход, тем больше я доволен. Больше всего меняется чувство времени. У меня может уйти два-три часа на приготовление завтрака, при этом я сосредоточен, учитываю все мелочи, я делаю это и наслаждаюсь. Поджариваю и толку кофейные зёрна, пеку хлеб, пробуя новые рецепты, которые открыл во время своих странствий.

Сидя на руле во время попутного шторма, когда сломался ветрорулевой, я бросил взгляд на часы на переборке, прошло четыре или пять часов, хотя мне казалось, что прошло минут двадцать. Во время особенно длинных переходов, ближе к их окончанию, мне не хотелось останавливаться, я не хотел заходить в порт. Случалось не раз, что я намеренно проходил мимо пункта назначения, просто чтобы продлить плавание. На суше я социальное животное, я люблю танцевать, люблю женщин, компании людей. В море я люблю своё одиночество. Я подозреваю, что некоторые из моих самых странных переходов я совершил просто из желания подольше побыть одному в море. “Истинное спокойствие начинается в тысяче миль от ближайшей суши.” ( Это Джозеф Конрад).