Мусульманская Русь

Плохо помнишь, с тоской подумал Салах. Мало тебя, умника, муштровали. Брат сидел прямо на земле возле импровизированного госпиталя. Руку ему прижгли от заражения и забинтовали, и Тарик беспрерывно, сам того не замечая, укачивал ее, как ребенка. Закрываясь от удара, он подставил свой мушкет, и ятаган турка отрубил ему три пальца на правой руке и кусок четвертого. Лезвие просто скользнуло по металлу. Один удар — и все кончилось. Не застрели Салах турка в следующий момент, второй удар оставил бы Тарика без головы. Но и так не слишком весело. Ему только восемнадцатый пошел — что теперь будет?

Брат сидел бледный от потери крови и пока еще не очень соображал, что произошло. На фоне кучи отрезанных рук и ног, выкидываемых из палатки хирурга неподалеку, он еще хорошо отделался. Страшно несло кровью и дерьмом. Это в сказках человек героически улыбается и произносит длинные красивые речи, когда в него попадает пуля. В жизни пуля, пробив тело, на выходе иногда делает дырку величиной с обеденную тарелку, а люди, умирая или просто от боли, невольно опоражнивают под себя все содержимое кишечника. На поле боя всегда воняет не только железом, порохом и кровью, но еще и фекалиями. А возле госпиталя, из которого выносят живым после операции одного из трех, еще и гноем из ран, и слышны вопли людей, которых режут по-живому.

— Ты молодец, — сказал Салах вслух, — я тебя видел в бою.

— Я боялся, — застенчиво сознался Тарик.

— Побеждает не тот, кто не знает страха, — отмахнулся Салах, — а тот, кто стоек под огнем и идет вперед. Мы их задавили на одной ярости и воле к победе. Такую крепость можно месяцами осаждать — и все без толку. А тут… В нашей победе есть и твоя доля. Пусть маленькая, но мы солдаты, и если стоит один, будут стоять и все.

«Что я несу? — подумал он. — Это нам с детства вдалбливали в голову в училище, он тысячу раз слышал, найти бы нормальные слова… Не перед строем новобранцев распинаюсь… Это надо пройти несколько серьезных схваток, чтобы научиться просчитывать — как, кто, куда и почему. А не только за себя, но и еще на весь взвод прикидывать — вообще не каждый способен научиться».

— Кто здесь Салах Темиров? — спросил нетерпеливый голос.

Они обернулись, и Салах встал, приветствуя офицера:

— Я Темиров.

Какой генерал, он переспрашивать не стал. В батальоне остался из старших командиров дважды раненный командир первой роты, остальные погибли. Теперь высокое начальство с поместными закисшими мозгами (достаточно взглянуть на эту брезгливую рожу) будет разбираться, кто там без команды вперед рванул без прикрытия со стороны своих офицеров. Как бы шею не намылили за грехи тяжкие. Слишком многие его хорошо рассмотрели и слышали. Ну хоть своими действиями он вполне заслужил прощение — есть свидетели, но вполне заслуженного ордена точняк не дадут.

— Генерал желает тебя видеть, — обрадованно сообщил майор в чистенькой форме и с адъютантским шнуром. — Где тебя носит. — Он брезгливо прикрыл нос белоснежным платком, изображая страдания от неприятных запахов.

— Джават, — сказал Салах.

— Так точно, — послушно ответил тот, кося глазом на офицерика. Джават, что было для него совсем не характерно, все время угрюмо молчал и даже не ныл, как обычно, но сейчас явно хотел высказать все, что думает по поводу щеголеватого вида начальства, не побывавшего в бою. Тем не менее благоразумно смолчат. Кто окажется прав в подобной ситуации и кто именно получит порку за пререкания со старшим по званию, он прекрасно усвоил еще в училище.

— Помоги Тарику дойти до наших.

— Я сам могу, — возразил Тарик.

— И проследи, чтобы он нормально устроился! — не слушая возражений, отрезал Салах.

* * *

— Ну здравствуй, герой, — воскликнул генерал Веревкин, по-отечески обнимая Салаха. Офицеры в комнате уставились на сержанта как на диковинного зверя. Кто с удивлением, кто с одобрением.

— Здрам желам, господин генерал, — выкатывая глаза и стараясь произнести как можно молодцеватее, как написано в уставе, ответил Салах. От волнения и неожиданности столь теплой встречи получилось невнятно.

— Вот, — показал на него генерал торчащей вокруг стола, заваленного официального вида бумагами и схемой Карса, многочисленной свите, — на таких солдатах и держится наша Русь!

— Живота своего не пожалеем за Кагана и Веру, — опять выдал Салах выученную еще в детстве формулу. Мозги в таких случаях в действии не участвуют. Рот сам говорит, что положено и что желают услышать начальники. Сам он в это время лихорадочно прикидывал, что дальше будет. Полковник-артиллерист, похоже, приличным человеком оказался — не как суки штабные, себе приписывать захват башни и стрельбу по городу не стал.

— Нормально говорить умеешь? — с усмешкой спросил Веревкин.

— Так точно… То есть да. Могу. У меня в роте сорок два человека уцелело. Наградить бы надо отличившихся.