Мутные воды Меконга

Через час я вымоталась, он же ни капли не устал. Я присела и стала наблюдать, как он ищет клиновидный камень, чтобы приподнять с его помощью булыжник покрупнее, и мне наконец все стало ясно. Этому крестьянину предстояло пробыть здесь до темноты; то же самое повторится и завтра, и послезавтра, и через день. Прогресс – прийти раньше, уйти раньше и сделать больше, купить более совершенные инструменты, чтобы увеличить производительность и больше заработать, – здесь все это не имело значения. Поля были всегда и всегда будут. Я сидела, глядя на журчащую реку, по берегам которой высились древние стены из камней, построенные человеческими руками, – и все амбиции вдруг утратили всякий смысл. Крестьянин работал на поле, как и его предки. И если его отцу хватило времени засеять поле и собрать урожай, то хватит и ему.

К обеду мои ноги покрылись пузырями, а рюкзак натер спину. Я нашла маленький холмик с краю тропинки и едва успела снять рюкзак, как откуда ни возьмись появились шестеро карапузов, сели кружком и принялись глазеть на меня. Дети во Вьетнаме вездесущи, как сверчки; обычно не проходило и пары минут, чтобы у меня не появилось с полдесятка зрителей, таращившихся изумленными глазами. На этот раз малышей сопровождала пожилая женщина с полной корзиной сорной травы и ровно половиной зубов во рту – нижних и верхних в левой части. Слегка перекошенное выражение лица она компенсировала, склоняя голову в противоположную сторону, что делало ее похожей на птицу. Она молча наблюдала, как я угощаю детей булочками, которые захватила с собой. Она не говорила по-вьетнамски, а я не знала языка хмонгов, но когда она предложила мне переночевать у нее дома жестом, понятным во всем мире – приложив две сомкнутые ладони к щеке, – я сразу ее поняла. Вскоре я уже шла за ней вверх по склону к ее глинобитной хижине.

Стоял не по сезону солнечный день; солнце окрашивало в красноватый оттенок спины почти голых детей, стайками рассыпавших по полям. Вместо игрушек они использовали родительский сельскохозяйственный инвентарь, обращаясь с ним с такой непринужденностью, что мне показалось, будто я перенеслась в карликовый мир, где фермеры в метр ростом обрабатывают землю несоразмерно длинными тяпками, а крошечные девочки баюкают младенцев-гигантов, привязав их к тонким, но крепким спинам. Пятилетний пахарь за неимением буйвола накинул веревку на младшего братика и призвал его к работе. Вместе они протащили плуг по полю; мальчик-буйвол при этом фыркал и размахивал воображаемыми рогами, в то время как его хозяин выкрикивал команды и крепко держал поводья.

Хижина старухи стояла среди поля цветущей горчицы; бутоны сияли такой пронзительной желтизной, что красноватая земля рядом с ними казалась серой. Две маленькие девочки прибежали с реки, согнувшись под весом ротанговых корзин, нагруженных спутанными водорослями с рисовых полей. Перед ужином длинные хрустящие стебли разрезали на кусочки поменьше и варили, а потом давали и людям, и свиньям. Старуха достала со дна лохани с водой два яйца и пожарила их в свином жире, исподтишка умыкнув одно в пустую пивную бутылку, а оставшееся разделила на троих взрослых и пятерых детей, выложив поверх горстки риса и водорослей. Это и был наш ужин.

Дорога давно превратилась в лабиринт размокших тропок, вьющихся посреди нескончаемых рисовых полей. Четыре часа я натыкалась на тупики и непроходимые топи, после чего оглянулась и увидела, что едва отошла на полмили от того места, где была утром. Мне вспомнился крестьянин-хмонг, смиренно корчующий булыжники. Он бы посмеялся над моим нетерпением. Поскольку у моего маршрута не было цели, к чему куда-то торопиться?

В тот вечер у меня был шикарный ночлег: в двухэтажном доме семейства зя с массивными пятидесятилетними балками и громадной пирамидой нечищеного риса на чердаке. В доме проживали четыре поколения одной семьи: от старика, неподвижно сидевшего у очага, до малыша, который только начал ходить и с трудом справлялся с кочками и неровностями на утрамбованном земляном полу.