Мутные воды Меконга

Проведя восемь часов на душной жаре, мы приехали в Хошимин с головами, будто набитыми ватой, и расцарапанными грязным песком лицами. Но мы были счастливы видеть наших питомцев, немного стесняясь внезапно пробудившихся родительских инстинктов. Мы немедленно принялись осматривать их. Кто уже подрос? Не изменился ли у них характер? И самое главное: рады ли они нас видеть?

У гиббонши появился портной, и она щеголяла в новенькой защитной рубашечке. Двое младших котят постепенно избавлялись от своей походки вразвалку – следствия нехватки кальция. Старший леопардик, который целых шесть недель (дольше всех) мучился на рынке, по-прежнему чувствовал себя уютнее под кроватью. Он освоился и начал защищать свою территорию, а когда я посмела взять его на руки, издал такой раскатистый рев, что я тут же вернула его на место. Поскольку он до сих пор был так мал, что легко помещался в одном из моих больших карманов, слышать это проявление недовольства было так же удивительно, как если бы подобно слону вдруг затрубила маленькая мышка.

Йохан ушел торговаться за гиббонов, а вернувшись, сказал, что завтра ему должны прислать денег. Мы договорились забрать как можно больше животных с рынка и к вечеру сесть на поезд, идущий в Кукфыонг.

Наутро мы явились подготовленными, с карманами, набитыми толстыми пачками вьетнамских денег, бананами и детским питанием. И увидели не совсем то, что ожидали: всего один гиббон с довольно глубоким порезом на руке. Однако нас заверили, что после обеда привезут еще семерых. У нас же было денег на пятерых, в крайнем случае – шестерых, если хорошо поторговаться. Мы скрепя сердце согласились оставить раненого детеныша ради более здоровых.

Я вернула гиббона хозяйке, но прежде пожилой мужчина с седой бородой успел сделать несколько снимков. Это был директор берлинского зоопарка, его звали Вольфганг. Он совершал тур «галопом по Юго-Восточной Азии» и уже побывал в Кукфыонге. Кажется, он обрадовался, что мы везем животных к Тило, и заверил нас, что у него они найдут хороший приют.

Я бродила среди клеток, надеясь увидеть еще одного дымчатого леопарда. Пронзительный свист заставил меня замереть на месте. Ноги сами последовали на звук, и я вдруг снова оказалась напротив хохлатого орла-змееяда, который сверлил меня немигающими желтыми глазами. Это была та самая птица, которую я видела много месяцев назад; ее крылья по-прежнему были сильно повреждены, а от хвоста остался жалкий обрубок. Клетка была все та же, хотя орел вырос. На темени у него появилась проплешина в том месте, где голова постоянно терлась о верхние прутья. Бросив на меня непокорный взгляд, орел принялся терзать кусок говядины, зажатый в двухдюймовых когтях.

Я подошла к Вольфгангу.

– Как думаете, – спросила я, – Тило согласится взять орла?

Вольфганг пожал плечами:

– Знаете, у Тило такое доброе сердце – он никогда никому не откажет.

Десять минут спустя орел, пересаженный в клетку гораздо большего размера, ждал переезда в мою комнату.

Йохан вернулся с гиббоном; судя по выражению его лица, он передумал оставлять его в лавке. Я достала деньги.

По торговым рядам вдруг прокатилась волна смятения. Она взялась словно ниоткуда, но вызвала внезапный всплеск активности. Сонные хозяева подскочили на ноги и принялись доставать зверей из клеток и прятать выставленные на всеобщее обозрение медвежьи желчные пузыри. Хозяйка выхватила гиббона из рук Йохана, сунула в ротанговую сумку и мигом закинула ее на багажник отъезжающего мотоцикла.

– Полиция! – прошипела она и прогнала нас прочь от прилавка.

В считаные минуты на рынке появились совершенно новые животные: воробьи вместо туканов, макаки с щенячьими мордочками вместо гиббонов, а также медвежонок с длинным высунутым языком и здоровенный дикобраз.

Обещанные полицейские так и не материализовались. Торговцы постепенно успокоились, словно стая чаек, вспугнутая проплывающей акулой и вновь рассаживающаяся на воде. Хозяйка гиббона накинулась на меня с убийственной злобой в глазах.

– Ваш друг! – прошипела она. – Старик! Он из газета! Делать фото! Звать полиция!

Я попыталась убедить ее, что Вольфганг не имеет отношения к полиции или местной прессе, но потерянного было не вернуть. Раненый гиббон пропал, теперь его прятали где-то в городских недрах. Другие семь детенышей уже никуда не ехали. Я спросила ее, когда можно продолжить переговоры.

– Приходить в четыре, – ответила она, смягчившись при мысли о грядущей сделке. – Они будут ждать.

Наша крошечная гостиничная комнатушка не смогла бы вместить семерых гиббонов, орла и четырех леопардов. Мы твердо решили, что поедем вечерним поездом, чтобы бедные детеныши провели как можно меньше времени между рынком и заповедником. Мы снова разделились, и Йохан отправился собирать вещи, а я пошла на вокзал покупать билеты.

Вокзал был огромной территорией, на которой сосуществовали десятки и сотни взаимосвязанных отраслей: торговки разносили готовую еду, отельные зазывалы искали новых постояльцев, мотоциклы сдавались в аренду, и тут и там слонялись таксисты.