Muto boyz

— Понимаешь, — начал я, на самом деле не зная, с чего начать. — Чикатило… он ставит эксперимент на себе. Он хотел отвоевать у жизни эти четыре года, которые он провафлил в армии… то есть теперь он примерно как я, понимаешь? У него всё будет, но на четыре года позже.

— Нет, он не как ты. Тебе идёт быть раздолбаем, а ему нет.

— Почему, блин? Почему ты в этом уверена? Она посмотрела на меня снизу вверх, с высоты

своих метра семидесяти, но при этом она всё же смотрела снизу вверх — я не знаю, как это у неё получилось, так могут смотреть только женщины.

— Потому что тебе двадцать четыре, — она сделала ударение на «четыре», — а ему — двадцать восемь. Всё очень просто. И банально до безобразия.

— Хорошо. — Я усиленно сравнивал, какдве картинки из детского журнала («найдите десять отличий»), сопоставлял Чикатилу-98 с Алкоголистом-94. Нет, она ошибалась: разница была налицо. У Сержа был потухший взгляд, а у Чикатилы — Чикатилин. — А вот если бы ты, к примеру, не знала, что ему двадцать восемь, ты бы ему… это… ну, сочувствовала?

— Да. Это ведь зависит не только от возраста.: Просто «под тридцать» — это критическая планка, черта, с которой уже не поспоришь. Это — объективная величина: почему все эти Хендриксы-Моррисо-ны-Джоплины-Кобейны не дожили до тридцатника? Потому что не смогли, не хотели измениться. А есть ведь ещё и субъективные планки, которые люди ставят перед собой сами. Они могут что-то наметить, ну, скажем, на двадцать пять. Какой-то ченч, который обязательно должен с ними произойти. Не обязательно материальный, может быть, ченч внутренних ценностей. Он может быть намечен тобой подспудно, и ты даже сам не отдаёшь себе в этом отчёт. И если этот намеченный ченч не происходит — ты всё равно выглядишь также. Я имею в виду: вызываешь сочувствие. Мы, чиксы, ощущаем это на подсознательном уровне.

Мне всегда нравились чиксы, которые называют сами себя чиксами. Услышав этот термин в первый раз, они брезгливо морщат носики и стучат копытцами, как нанюхавшиеся кокса сексуальные лошадки. Требуют называть их по-другому, потому что для них слово «чикса» равносильно слову «блядь»: может быть, из-за того, что в пятом классе они слушали группу «Мальчишник», я не знаю. Но самое интересное происходит после: они либо принимают это слово, либо не принимают. Если да — то впоследствии они на него просто подсаживаются и уже не могут называть себя иначе, и лично меня от этого прёт. Если нет — посылайте их на х… как можно быстрее, потому что потом вам с такими будет ещё сложнее. Хотя в общем-то речь не об этом — это просто одна из тех мыслей не в тему, которые в критические моменты спасательным пенопластом вписываются в ваши омуты, рассредоточивают работу вашего мозга и не дают зациклиться на убийственном. Мне тогда пришла на выручку именно она.

Из Уголка Дурова запахло конским навозом — так, что защемило в носу и в уголках глаз начало выделяться мерзкое, солёное. Для двадцатилетней нимфетки он рассуждала здраво. Просто чересчур здраво, здраво до безысходности. Женщины подспудно чувствуют лузеров. Надо же. Чикатило всегда был лузером, вообще всю дорогу — но что-то раньше никто это не чувствовал своим изящным женским нутром.

Я сорвал с каштана парашютной формы листок и начал делать из него «рыбью кость» — просто так, чтобы создать иллюзию занятости. Я выдирал продолговатую зелёную мякоть и думал, что очень хреново, что они все в два ровно десятка уже начинают так вот рассуждать.

— Да ну, брось ты. Я считаю, что человек не вызывает сочувствия, если он живёт себе в кайф. Независимо от возраста. Кайф преображает человека и придаёт ему силу. Ну, я имею в виду уверенность в себе.

— Значит, он живёт не в кайф! — улыбнулась Настя. Несмотря на твердолобый примитивизм (тот, из-за которого многие боятся признать очевидное, считая его ниже своего уровня мышления), её аргументы ставили меня в тупик. Против лома нет приёма, и чёрта с два вы с этим поспорите. А может быть, они ставили меня в тупик не «несмотря на», а именно в силу этого самого примитивизма, которым мы почти всегда пренебрегали. Дважды два — четыре, — вспомнил я. Это примитивно, а ведь год с небольшим назад я сам убеждал Чикатилу в том, что это так.

— Ну, не знаю. Я, например, этого не замечаю.

— А тебе это трудно заметить. Во-первых, ты — не женщина. Во-вторых, у тебя не особо чувствительная задница, даже по общечеловеческим меркам. В-третьих, ты младше его всего на четыре года. А есть вещи (я мысленно схватился за голову, потому что я уже знал, что она сейчас скажет) — есть вещи, которые можно почувствовать, только если ты моложе… ну, скажем, на восемь лет. И есть ещё «в-четвёртых»: ты видишь Чикатилу каждый день, каждый божий день. Когда-то всё ему было действительно в кайф, но… тот, кто видит человека каждый день, не замечает изменений. Знаешь, это как молодые мамаши, которые удивляются, когда им говорят: «а ваш сынок вырос и поправился с тех пор, как я видела его месяц назад»… Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.