Muto boyz

Потом мы жёстко пили всю ночь, тщетно стараясь отогнать это гадкое ожидание. Теряли человеческий облик, ползали на четвереньках под face/off-пopтретом голой негритянки — только для того, чтобы не лезли в голову всякие мысли по поводу того, что будет, если… Чтобы не маячил перед глазами этот идиотский алгоритм из курса средней школы — блок-схемы, квадратики, ромбики: если…то, если…то…

Под утро мы, едва ворочая языками, пришли к выводу, что Никита в силу своей экс-бандитской сущности предпочтёт забить на клиентов и зажать выплату всех задолженностей. Мы подсчитали наши бабки — их хватало как раз на срочную визу для меня (Чикатило свою визу получил как раз накануне всей этой заморочки), на пару авиабилетов в Европу с открытой обратной датой и на месяц проживания в самом низкопробном еврохостеле.

Перед нами больше не стояла задача поставить Европу на колени — перед нами стояла банальная задача смыться, удариться в бега, замести следы. Это было не так романтично, как кажется после просмотра блокбастеров про обаятельных мошенников. Это было вообще не романтично — это было отвратительно.

Но мы недооценивали Никиту. Он ведь тоже хотел поменять статус, стать стопудовым легалом, честным бизнесменом. Такие варианты показывают в американских фильмах про мафию — когда крёстные папики понимают, что теперь у них наступает «либо-либо». Либо они мутят честные дела, либо их убивают. Раньше им было плевать на то, что их убьют — но фишка в том, что после определённого возраста им вдруг хором начинает хотеться жить. После определённого возраста всем начинает хотеться жить, наверное, потому, что проходит пик, апогей, на вершине которого сдохнуть не жалко, а вот у подножия кривой синусоиды — уже не в тему.

Видимо, перед всеми этими легальными замутами Никита держал какой-то очень серьёзный и ответственный базар перед самим собой, давал расклад по понятиям своей изнанке. Теперь он отвечал за этот самый базар, и в этом случае ему оставалось только раскошелиться. Иначе бы его легальный бизнес засел в глубокой жопе. Утонул в такой гигантской луже, из которой не вытащить на тросе никаким «сабурбаном».

Именно на это и рассчитывал Чик, когда с ходу выпалил в телефонную трубку предписания для несчастных ви-ай-пи. Утренние слова Стриженова превратили его из опального горе-комбинатора в гения-провидца, этакого рискового парня с замашками Нострадамуса. Но это он сам так думал, плюс, может быть, какая-нибудь восторженная Илона. Что же касается меня, то за прошедшую ночь я приобрёл, помимо седин, ещё и уверенность в одной вещи. А именно: я понял, что Чикатило — просто больной псих, которому изменяет чувство реальности. Такой же, как все его друзья прошлых лет.

Псих дослушал, как Стриженов прочищает матом голосовые связки, и молодцевато произнёс, видимо, вспомнив армию:

— …ОК, Илья Юльевич. Я выезжаю. Стриженов ещё что-то нёс в телефонную трубку, но это уже было не важно. Я достал из рюкзака бутылку водки, оставшуюся от вчерашнего. У Илоны, которая как раз входила в нашу клетку, округлились глаза. Ещё накануне мы с Чиком договорились — будем выпивать по стопке всякий раз, когда с плеч спадет очередная проблема. А этот день — мы знали — обещал стать весьма проблемным днём. В течение девяти рабочих часов мы должны были разобраться ещё как минимум с несколькими.

— Ребята… сейчас ведь только девять тридцать… — пробормотала Илона, но, посмотрев на нас, махнула наманикюренной ручкой: — Что… принести стаканы?

— И себе тоже, милая Илона. И себе тоже, обязательно, — потребовал я настойчиво.

— Я не пью водку, ты же знаешь.

— Это приказ. Раз уж ты считаешь нас начальниками.

Мы держали Илону в курсе почти всех наших махинаций. За это ей причиталась одна энная — точно не вспомню какая — часть награбленного: не очень большая, но и не такая, на которую жалуются. Все были довольны, а уж она-то в первую очередь ей даже не приходилось ничего делать для того, чтобы получать доллары. Намного большие, чем двести официальных. По-моему, у неё получалось не меньше пятисот в месяц — в отличие от нас, она их не откладывала, а тратила со сверхзвуковым свистом. Она правильно делала, эта девушка с округлыми сисечками — да она вообще по многим показателям была нашим человеком.

Я случайно зыркнул в дальний угол офиса — туда, где стоял факс. Под ним валялся скукоженный рулон — что-то пришло к нам вчера вечером, когда мы уже ушли с работы (хотя сидели мы здесь ой как допоздна). Какая-то эпистола была отрезана автоматическим фак-совым тесаком и сдута под стол ночными сквозняками. Я встал и поплёлся в направлении свитка.