Muto boyz

— У меня есть гаш, — сказал Чикатило после того, как Оленька пожеманничала и ушла на пару. — Понимаешь, пиво надо пить с Лёней Свиридовым. А действительные члены Всемирного Клуба Красивых Мужчин курят гаш.

Это была последняя Чикатилина фишка — Клуб Красивых Мужчин. Я не особо горел желанием вступить в его ряды. Мне в нём мерещилось нечто педерастическое. Чикатиле тоже, но он не обламывался: гомосексуализм был для него не мерзким табу и не запретной зоной, а неиссякаемым поводом для стёба. (У Чикатилы была редкая, но очень полезная черта характера: когда он чего-либо не принимал, он не воевал, а стебался.) Он мог в столовой наброситься на едва знакомого студента и начать тереться об него своей сержантской промежностью. Или на перемене потрогать совершенно левого парня за задницу. Я всё ждал, когда же ему дадут за это пи…ды, но Чикатило ведь служил в десантуре, а у тех, кто служил в десантуре, появляется что-то такое во взгляде. Наверное, с ними там что-то делают, испытывают на них какие-то вакцины — даже на таких раздолбаях, как Чик. И студенты это чувствовали — даже когда бывший десантник, заросший бритпоповскими волосами и козлиной бородой, жеманно тёрся об них в столовой.

Они предпочитали не лезть на рожон, а поддерживать стёб, принимать в нём участие. Студенты вообще довольно трусливые, кроличьи создания.

Что же касается этого идиотского клуба, то Чикатило включил меня в него авторитарно, заочно, без моего согласия, и отмазываться мне было бесполезно. А насчёт гаша — так я был не против. Потом мы всё равно пошли бы пить пиво. А если бы и не пошли, то я всё равно был бы не против.

Мы с Чикатилой накуривались тогда везде, даже на лестничной клетке института. Преподаватели, проходившие мимо, ностальгически принюхивались и вспоминали ушедшую молодость, когда их всем курсом возили на картошку в Чуйскую долину. Один раз (Чикатило поставил галочку и кучу жирных восклицательных знаков в своей Тетради По Всему) нам даже удалось в говно накурить завкафедрой Михерова. За глаза его звали, разумеется, Херов — на что ещё можно рассчитывать, обладая такой фамилией. Я бы на его месте сменил её сразу после школы, и дело с концом, но у каждого свои заморочки. Видимо, она ему была дорога как память. А может, он просто гордился ею, как дурак Родиной, и его предки были какими-нибудь наполеонами местного значения — я не знаю.

…Мы зачем-то пошли на задний двор. В нём было что-то декадентское и потому завораживающе-интересное. В самом его центре каким-то сюрреалистическим фаллическим символом возвышалась постройка неизвестного назначения. Где-то с человеческий рост, с четырьмя окнами без стёкол — наверное, какой-то впускной коллектор для продува метро или что-то в этом роде. Я выбрасывал в неё тонны рекламных листовок, которые должен был впаривать людям возле ГУМа, и получал за это сто долларов в неделю. На втором этаже ГУМа в каком-то второсортном заведении с намёком на торговый центр я брал в охапку две огромные коробки, шёл к одной из трёх входных дверей, комкал штук пятьдесят листовок и разбрасывал их вокруг урны, чтобы оставить следы Ч своей изнуряющей работы. (Нас должен был проверять какой-то виртуальный мифический супервайзер, которого в глаза никто не видел: если он и был, то работал с таким же энтузиазмом, как и я.) После этого я нёс коробки через Манежку — вот это было самой сложной частью процесса, потому что их общий вес составлял килограммов тридцать, а веревки, которыми их обвязывали, больно резали руки, — и выбрасывал вместе с их содержимым в тот самый архитектурный фаллос. А потом шёл в институт — пить мордой алкоголь или курить лёгкими дурь.