Муза для чудовища (СИ)

Бурильски произнёс ещё пару слов, а потом замолчал, глядя на меня глазами побитой собаки. та Кирабо тоже молчала и, наклонив голову к правому плечу, смотрела куда-то в глубину зала и словно чего-то ждала. затем, не поворачивая головы:

— У вас всё, доктор?

— П-пожалуй…

— Ну, что ж, мне всё понятно. И если ни у кого нет вопросов…

— У меня есть… — просипел кто-то, и я не сразу поняла, что это была я сама. Не знала, что умею издавать такие звуки. — Скорее, небольшое дополнение…

— Да? — мамба повернула голову в мою сторону, во взгляде предостереение, но я уже не боюсь. — И какое же?

— Ну, для начала, доктор не сообщил, что мне в десятом классе удалили один из коренных зубов и поставили на его место фарфоровый. Вот здесь, — я oткрыла рот и ткнула пальцем в нужное место. — Потом, вот тут, — я рывком приспустила юбку вместе с трусиками, демонстрируя всем присутствующим голую ягодицу. — Вот тут у меня отвратительный шрам. В детстве, катаясь на санках, напоролась на ржавый гвоздь, швы накладывали под заморозкой, а не под общим наркозом, я чуть не умерла со страху, клянусь… А! Ещё важно. Насчет груди. Доктор правильно заметил, она у меня, действительно, третьего размера, но он забыл упомянуть о веснушках. Они есть. Это наказание какое-то. Нигде нет, ни на лице, ни на руках, ни на шее, а на груди штук сорок… впрочем, я давно не пересчитывала… Я покажу.

Не чувствуя ничего, кроме дикой ярости, от которой рябит в глазах и сводит скулы, я дёрнула за ворот свою новенькую футболку и даже удивилась тому, с какой легкостью поддалась ткань.

— Одну минутoчку, я сейчас… Товар… лицом… Чтобы не купить… кота… в мешке… чтобы знать…

Я дышала тяжело, как после норматива на полтора километра, и больше всего боялась разреветься. Даже зная из юридического справочника, что таких «ценных девочек», как я, только что в лoтерею не разыгрывают, я не была готова к тому, что меня вот так, при всех… Так получите! Кому ещё кусочек комиссарского тела? И мне не стыдно. Больно, не спорю, но не стыдно ни капли. Пусть стыдно будет вам! Пусть вам будет смешно, а я умею держать голову даже тогда, когда у меня голый зад! Я…

Сначала раздалось странное шипение, будто большой кошке наступили на хвост, а затем кто-то испуганно охнул. Я подняла глаза и увидела, что никто и не думал смеяться. В зале было тихо, как на кладбище, а в мою сторону не смотрел вообще никто. Не было ни неторопливо раздевающих мужских взглядов, ни насмешливых и презрительных женских, ни сочувствующих, ни возмущенных — Визенгамот в полном составе молча смотрел в пол. Даже Долорес Амбридж… Прости, Господи! Ата Кирабо. А доктор Александр Бурильски, вообще зажмурился. Предатель.

В абсолютной тишине прошла минута, а затем чёрная мамба произнесла, не поднимая глаз:

— та Эйо, вы с аритой примерного одного роста, как я смогла заметить. Одолжите ей, будьте добры, свой плащ.

Но помощь незнакомой аты не понадобилась. Я и глазом моргнуть не успела, как на мои плечи опустилась мягкая тёплая ткань, и меня сразу окутал лёгкий запах жасмина cо сладостно-терпкой, горьковатой ноткoй шафрана.

Сначала я увидела руки. Широкие, смуглые, по — мужски жилистые. Белая футболка. Простая, без рисунка или орнамента, но с треугольной горловиной. Шея мощная, с чётко очерченным кадыком, подбородок, обветренные губы и чёрные-чёрные глаза. Жуткие до головокружения, есмотря на плещущееся в них неприкрытое сожаление.

— Мне жаль, — искренне прошептал мужчина и, придерживая за локоть, помог опуститься в инвалидное кресло, которое, словно по волшебству, возникло рядом со мной.

Хотя какое уж тут волшебство? Прикатил кто-то совестливый. Вон как все перепугалиcь из-за моей безобразной истерики.

— Лучше? — а на правой щеке шрам-ямочка, из-за которого мне на мгновение показалось, что мужчина улыбается, но он не улыбался. По-моему, он был зол, как тысяча чертей, как Стасик, когда типография запорола целый тираж. Радовало лишь одно: если верить тому, как осторожно разглаживают его руки мантию на моих плечах, причиной его ярости стала не я. Не хотела бы я оказаться тем, кто довел его до такого состояния.

Он заметил, на что я смотрю, и уголки его губ дёрнулись.

— Видишь, я тоже в детстве катался на санках, — провёл пальцем по своей щеке, усмехнулся и наклонился к моему уху. — На твой шрам никто не смотрел. Можешь мне верить.

Я закашлялась, ощутив внезапную нехватку кислорода, и зябко поёжилась, заворачиваясь в мантию.

— Плевать. Зато слышали все прекрасно.

— Мне жаль, — повторил мужчина и, сделав несколько шагов в сторону, занял свободное место в первом ряду.

мне — нет. Я посмотрела на стоявшего в метре от меня Бурильски — язык не поворачивается после всего называть его доктором — и скривилась.

— Агата, — простонал он самым несчастным голосом и подался вперёд, будто хотел дотронуться, прощения попросить. Гадость какая!

— Арита Вертинская, — бросила я и, наконец, посмотрела на ату Кирабо. Она улыбалась, и я снова отметила, что есть в её внешности что-то кошачье…