Муза художника

Сегодняшний день обещает быть заполненным отрезвляющей рутиной. Для меня это прежде всего домашнее хозяйство: составление меню, кое-какая мелкая уборка, поход на рынок за продуктами; затем второй завтрак — нужно подать тарелку хлеба с маслом и сыром. Мое любимое время наступает после полуденного перекуса, хоть и не каждый день, потому что если нужно принимать гостей, это иногда занимает много времени. Потом я готовлю обед, за которым следует период тихого чтения и шитья перед сном. Сегодня у нас, к счастью, не было посетителей.

После Парижа я вернулась к размеренной жизни Копенгагена скорее, чем мне бы того хотелось, хотя все естественным образом обернулось к лучшему, ведь я вышла замуж. Меня срочно вызвали назад домой в июле тысяча девятисотого года, когда фру Эльна Моерх уехала к себе в деревню ухаживать за умирающими родителями. После отъезда давнишней экономки дядя Мелькиор решил, что пришло время мне проявить навыки ведения домашнего хозяйства.

Мы со Свеном никогда не знали своих родителей. По рассказам, наша мать, сестра Мелькиора, оставила нас на дядино попечение, прежде чем последовала за нашим отцом в загробный мир; там они посмертно нашли способ благословить свой союз, как не смогли сделать это при жизни. По крайней мере, так я любила представлять себе, когда была маленькой, мысленно споря с домоправительницей нашего дяди. Фру Моерх, сама вдова, получала необъяснимое удовольствие, напоминая нам с братом о том, что мы, незаконнорожденные сироты, обязаны всем в своей жизни щедрости и доброте нашего дяди.

— Живете как в сказке, имеете в своем распоряжении любые жизненные блага, а многим другим повезло гораздо меньше, — нараспев произносила она голосом, который был странно успокаивающим и одновременно мрачным.

Позже, когда я гуляла по улицам Парижа, где смехотворные молодые люди носили плащи с капюшонами, бархатные костюмы и длинные волосы, выставляя напоказ свою богемную неординарность, перед моим мысленным взором всегда представал образ Эльны Моерх. В своих одеждах из черной шерсти, со связкой ключей на талии, являя собой авторитетный источник всех на свете важных знаний и ответов, экономка рассудительно качала головой. Пока мы росли, она не ставила на нас крест. Скорее, пыталась вложить чувство собственного достоинства в подростков, находившихся под ее диктаторской ответственностью. Однако малейшее отклонение от эталона в нашем поведении побуждало фру Моерх напомнить о том, что ребенок, появившийся от союза, который никогда не был по-настоящему освящен в браке, вероятнее всего, не кончит ничем хорошим (если только не будет абсолютно чист в помыслах и деяниях). В результате мы со Свеном научились играть роли благонравных молодых людей, усвоив, что такой показательный спектакль приносит желанное вознаграждение.

Моему брату понадобились многие годы, прежде чем он смог избавиться от этой нелегкой роли добродетельного племянника. Еще долгое время после того, как Свен отправился в Париж, где нужно было готовить уроки на французском языке и требовались рекомендательные письма, он оставался все тем же образцовым учеником и любимцем преподавателей, придерживавшихся весьма традиционных воззрений. Поскольку брат был старше, к тому же мальчик, ему разрешили уехать намного раньше и пробыть в Париже намного дольше, чем мне. Помню, как долго и с какими ухищрениями мне пришлось умасливать дядю Мелькиора и сгибать волю его грозной экономки, убежденной, что я должна развивать свои неудовлетворительные навыки ведения домашнего хозяйства вместо этой поездки в Париж, которую она крайне не одобряла. Но я мечтала о побеге из-под ее контроля, а также об избавлении от жутких обязанностей, падавших на мои плечи всякий раз, когда фру Моерх валил с ног (что с ней случалось часто в те годы) внезапный приступ необъяснимой лихорадки, которая проходила так же внезапно, как и нападала на нее.

Но мои надежды на обретение в Париже свободы не оправдались, поскольку опека старшего брата не оставляла у меня ощущения таковой. Все те семь месяцев (так быстро пролетевших), что я провела в этом городе вместе со своими спутницами, Сусси Гутенберг и Дорте Браннер, с которыми делила жилище, Свен исполнял роль педантичного и покровительственного провожатого, когда бы мы ни попросили его вывести нас в общество. Разумеется, мы не могли пойти куда-либо без сопровождения. Даже в конце, когда я плакала по поводу своего отъезда из Парижа, Свена нисколько не тронуло мое горе. Он надменно рассуждал о моем долге, прямо как фру Моерх.