Муза киберпанка

Нина, за последним перекрёстком, повернула налево — там сегодня её работа — а Василий пошёл дальше. И снова остановка, и снова та горбоносая старуха, и рядом с ней… Муза! Точно!

Старуха обернулась и поманила Василий пальцем.

— Вот, возьми, — протянула ему баночку. А в ней — ягода. Земляника. Откуда осенью земляника?! — Возьми, возьми! Угости свою красавицу! Афанасьевна кого попало не угощает!

Ну и бас у неё! Ей бы в дикторы идти!

— К-к-кто вы? — Василий послушно принял баночку. Пахнет-то как! Ведь её держать в лаборатории, там, поди, все с ума сойдут!

— Пенсионерка. — Старуха улыбнулась, и подмигнула. И не пахнет от неё табаком, а ведь смолит постоянно. — Ступай, Василий. Иди, иди.

И уже в который раз он пошёл-пошёл.

* * *

На работе оказался… ремонт. Вот именно в это время потребовалось что-то там чинить. Вера, так и не снявшая плаща, сказала только, что шеф всех по домам отпустил, такой вот отпуск вышел, не беспокойся — претензий не будет.

Василий, совершенно обалдевший, отправился домой. По пути купил ещё чая, уже по привычке.

* * *

— Бывает, — согласилась Муза. — О, замечательно, классный чай! Слушай, я у тебя задержусь потом ненадолго, сто лет обо мне так не заботились!

— Задержись, — согласился Василий и вновь подумал, что Муза точно постройнела. Хотя она ведь какой угодно может быть, чему удивляться?

И продолжил писать.

— Ой, это мне! — восхитилась Нина, попробовав ягодку. Василий чуть со стула не упал: не заметил, как она вошла. И вспомнил, что последние два раза, когда чья-то рука ставила рядом с ним чашку с чаем, это была уже не рука Музы. У Нины смуглые руки, от загара, а Муза вся белая, как античная статуя. Вот только сейчас дошло: кожа белоснежная!

Статуя…

— От кого это? — поинтересовалась Нина. — Работай, работай. У тебя такое приятное лицо, когда работаешь! Знаешь, дома до сих пор не верят, что ты что-то такое напишешь. Мама у меня всё ворчит, спасу нет.

Василий, прямо скажем, не сразу понял, надо ли отвечать на вопрос. У Нины многие вопросы риторические, достаточно просто дать понять, что услышал. А когда задаёт вопрос, который обязательно требует ответа, всегда даёт знать: или за руку берёт, или смотрит в глаза.

Вот и сейчас. Держит в руке баночку с земляникой, а пахнет-то как! По всей квартире — летним лесом, росой и самой земляникой. И вовсе ей уже не интересно, откуда взялась баночка. Взялась и взялась.

— Ворчит? — Василий с удивлением обнаружил, что за окном смеркается. И рука ноет, сил нет.

— О, рассказ! — Глаза Нины загорелись. — Можно прочесть? Я на кухне, не бойся. Да не бойся: поворчит, и перестанет.

Знает уже, что читать что-то, написанное Василием в его присутствии не надо. Даже если просто отчёт о синтезе. Ну неприятно, когда читают что-то при тебе, что поделать. У всех людей свои пунктики.

Прежде, чем Василий опомнился, Нина уже схватила стопку листов и умчалась на кухню. А когда Василий заглянул туда минут через пять, то увидел: Нина сидит поодаль, у окна сидеть не любит, а у окна сидит Муза, смотрит на кроны деревьев, кивающие ветру, и улыбается. Просто улыбается, и всё. Заметив взгляд Василия, она прижала палец к губам и махнула рукой. Нина, похоже, так и не видит Музу.

Василий вернулся в комнату и возникла смутная мысль, что он и в доме у себя уже не вполне хозяин, и в жизни вообще.

А если наоборот, подумалось вдруг. А если только сейчас и становлюсь хозяином?

10. Валентность

Василий обнаружил, что снова проснулся ни свет ни заря. Когда он оделся и перебрался на кухню, Муза уже ждала. С чаем и всем прочим.

— Молодец, — одобрила она, похлопав ладонью по рассказу. Вот хоть убейте, не помнит Василий, как и о чём писал! — Скажи честно, тебя критиковать можно? Или сразу кричать начнёшь, ногами топать, обзываться? Кальяненко сразу кричать начинал.

Василий представил себе кричащего и топочущего Бирюкова-Кальяненко, и сразу стало смешно. И едва не заржал самым неприличным образом. Муза махнула рукой, и голова у Василия закружилась.

— Смейся, — разрешила Муза. — Не бойся, она не услышит.

Дверь нараспашку, и не услышит? Василий встал, и выглянул в комнату.

Ему показалось, что он ослеп. Потом понял: не ослеп, а перестал видеть цвета. Ну, в темноте это обычное дело: в сумерках все кошки серы. Что-то там научно объясняется, почему в темноте люди цветов не видят. Но ведь и когда на кухню посмотрел, и там всё было серым-серо!

И тишина. В оба уха словно по комку ваты засунули. Давит, неприятно, ничего не слышно. Василий поймал взгляд Музы и та поманила его рукой. Вид у неё был заговорщическим. Василий на негнущихся ногах вернулся на кухню, и тут же всё вернулось, и цвет и звуки. И запахи. Одуряюще, непереносимо приятно запахло чаем.

— Слушай, ты уже верь мне, или как? — Муза махнула рукой — садись. — Я же вижу, что у тебя и силы есть. и настроение. А Нина через десять минут проснулась бы.

Василий улыбнулся. Проснётся и не увидит рядом — тут же утащит к себе. А вот будить её не хочется. Только попробуй не вовремя разбудить, говорит, сразу стукну по чему ближе.