Музей боевых искусств

Лукавила Дашка, убивать, может быть, она никого и не хотела, а вот прибрать к рукам картины была бы не прочь. Но, к счастью, не совсем еще мозги пропила.

— В таком случае верни пистолет! — произнес я и сделал шаг вперед, но Дашка вновь вскинула руку, и мне пришлось остановиться.

— Нет, пусть оружие останется при мне!

— Черт бы тебя побрал! — в сердцах сплюнул я. — Но я тоже не могу с тобой общаться, чувствуя, что в любой момент ты можешь направить в мою сторону ствол. Давай сделаем так: пусть оружие останется у тебя, а мне отдай обойму. Договорились?

Взглянув на потолок, словно советуясь с кем-то находившимся там невидимым, девушка прикрыла один глаз, а потом согласилась:

— Пойдет! — Она довольно ловко вытащила из «макарова» обойму и бросила ее мне: — Держите!

Я поймал обойму на лету и потребовал:

— И тот патрон, что в стволе остался, пришли, пожалуйста!

Усмехнувшись, девушка передернула затвор, и на пол упал патрон. Я нагнулся, поднял его, вставил в обойму, а обойму сунул в карман. Теперь я был спокоен. Но все равно возникшая между нами настороженность не проходила.

— Слушай, Даша, давай хоть на картины взглянем. Интересно, из-за чего весь сыр-бор разгорелся…

Девушка пожала плечами:

— Давайте, мне самой интересно.

Мы, словно два только что помирившихся подростка, еще не знающие, как себя вести в обществе друг друга, приблизились к столу. Дашка поколебалась немного и протянула мне рулон. Хмыкнув, я взял картины, развернул их и разложил на столе. Они были не очень большие, примерно метр на метр двадцать. Никогда еще мне не доводилось соприкасаться с великим и прекрасным так близко. Я поплотнее сдвинул картины и стал их разглядывать. Дашка встала рядом со мной и тоже уставилась на холсты. Установилась тишина, слышно лишь было, как за нашими спинами тяжело дышит Оксана.

На одной картине грубоватыми мазками были нарисованы лилии; на другой какой-то полуголый мужик на фоне колонн сидел на диване в компании голых девиц с венками на голове; на третьей — на опушке дремучего леса пировали молодые люди. Я не знаток живописи; без музейных подрамников, на которых написано название картины и фамилия автора, определить, кому чей шедевр принадлежит, не могу. Ну, может, еще работу Гогена с его мясистыми таитянками опознал бы… Хотя нет, вон лилии, по-моему, Моне любил писать. А вот которую из двух оставшихся неопознанных мной работ Давид написал, а какую Фрагонар, тут уж, извините… Но в том, что все три картины — подлинники, у меня сомнений не было. Все детали на них были четкие, как бы живые, объемные; вот это-то умение ярко и красочно передать желаемый образ и отличает кисть великих мастеров от кисти просто художников. Я смотрел на холсты, и мне казалось, что я сквозь века воочию вижу то, что некогда происходило. Чокнешься еще! Я встряхнул головой, прогоняя наваждение. Жаль, что Паштет, Тропарь и Вещагин подпортили картины, варварски вырезав их из подрамников ножом. Но ничего, реставраторы наверняка сумеют их подлатать и вновь вставить в рамы. Вот тогда я обязательно приду в Музей искусств и посмотрю, как какая картина называется и чьему перу принадлежит.

— Вы что, действительно хотите эти картины в музей вернуть? — словно прочитав мои мысли, глухим голосом спросила Оксана.

Я обернулся.

— Конечно!

Вложив в слова всю имеющуюся у нее злость, ненависть и презрение, Стенькина выдохнула:

— Идиоты!

— Может быть. Но заметь — идиоты честные! — Я стал складывать и сворачивать картины. Обращаясь к Дашке, сказал: — Давай сходи в дом Ветровой, позови сюда рыжего майора.

— Э-э нет, — рассмеялась Дашка и погрозила пальчиком. — Я с этой стервой вас наедине не оставлю. А то характер у вас мягкий; поддадитесь еще на ее уговоры, пожалеете да отпустите. Вы уж лучше сами за Самохваловым сходите, а я эту кралю покараулю.

Я подумал немножко и сказал:

— Пусть будет по-твоему! Только и я вам двоим картины не оставлю. Споетесь еще. — А потом сунул холсты под мышку и направился к двери.