Музей невинности

Заиму все не давало покоя, что Мехмед с Нурджихан после года встреч так еще и не «пошли до конца». Они говорили, что хотят пожениться. Эта новость была главной. Хотя все, включая Мехмеда, знали, что в Париже Нурджихан крутила романы с французами, она, по словам Заима, была преисполнена решимости не отдаваться ему до свадьбы. Сама Нурджихан шутила по этому поводу и говорила, что в мусульманской стране залогом долгого, счастливого и спокойного супружества служит не богатство, а отсутствие физической близости до свадьбы. Похоже, это нравилось и Мехмеду. Оба наперебой говорили о мудрых изречениях предков, рассуждали о красоте османской музыки, о тонком и простом мастерстве старинных мастеров из дервишей. Однако, по словам Заима, высший свет не считал Мехмеда с Нурджихан ни набожными, ни традиционными за их увлечение османской культурой, а все потому, что они напивались чуть ли не на каждом приеме. Подчас оба едва стояли на ногах, но ни один из них не переставал обращаться с другим вежливо и заботливо, о чем с уважением отметил Заим. Пьяный Мехмед воодушевленно говорил, что пьет не то вино, которое известно по старинным стихам, и не винный нектар, воспетый в поэзии, а самое обычное и обязательно читал строки из Недима[21] и Физули[22], — никто, правда, не знал, точно ли он их воспроизводил; затем, пристально глядя на Нурджихан, поднимал бокал за любовь Аллаха. Окружающие воспринимали столь дерзкие выходки без недовольства, нередко даже с уважением, потому что, как уверял Заим, после расторжения нашей помолвки с Сибель девушек из высшего общества не на шутку встревожил ветер изменчивости. Было понятно, что наша история стала поучительным примером для всех и назиданием не слишком доверять мужчинам. Поговаривали, будто матери, у которых были на выданье дочери, советовали им в те годы быть очень осторожными, и виной тому оказалась моя с Сибель несостоявшаяся свадьба. Стамбульский свет — такой хрупкий мирок, где, как в маленькой семье, все смотрят друг на друга и о каждом знают почти все.

С 1979 года я привык к своему образу жизни и установленному мной равновесию между своим домом, работой, визитами к Кескинам и возвращением в «Дом милосердия» . Я часто ходил туда смотреть на свою постоянно росшую коллекцию вещей Фюсун, которая вызывала во мне смешанное чувство восхищения и растерянности, и вспоминал о счастливых часах, проведенных там с ней. Вещи, которых становилось все больше, постепенно оборачивались символами моей непреходящей любви. Иногда они служили не утешением, напоминавшем о пережитом счастье, а отзвуками огромной бури, бушевавшей у меня в душе, и их можно было потрогать руками. Иногда я стеснялся этих вещей, мне совершенно не хотелось, чтобы их когда-нибудь увидел посторонний человек; но меня пугала мысль, что если так дело пойдет и дальше, то через несколько лет все комнаты квартиры заполнятся принесенными мною вещами-воспоминаниями сверху донизу. Я брал их из дома Кескинов не думая о будущем, а лишь для того, чтобы они не давали забыть прошлое. Кто же знал, что с годами эти вещи заполнят собой пространства. Ведь почти все восемь лет я представлял, что вот, еще несколько месяцев, самое большее полгода, и Фюсун бросит мужа, а потом мы поженимся.

8 ноября 1979 года в колонке светских новостей газеты «Актам» под заголовком «Общество» была опубликована статья, вырезку которой я сохранил: